Лев Рубинштейн - Целый год. Мой календарь

Когда я думаю о смерти, а о ней, как

это ни странно,

я думаю теперь гораздо реже, чем

в детстве,

и чаще всего перед

сном, я всякий раз задаю себе несколь-

ко не имеющих прямого отноше-

ния к делу во-

просов.

И пока я

ищу на них ответы, я забы-

ваю о смерти.

У меня был фильмоскоп. Это такая штука, куда заряжалась пленка с диафильмом, и надо было смотреть в специальный глазок, повернув прибор к источнику света. Первым диафильмом, который я посмотрел, был про пионера-героя Валю Котика. Второй — «Хижина дяди Тома». Хорошо помню, что пленка с дядей Томом всегда заедала в одном и том же месте. В каком именно, уже не помню. Но помню, что где-то в самом интересном.

Водочные пробки у нас были двух видов — с «козырьком» и «бескозырки». Вторые надо было открывать с помощью ножа. Это было ужасно неудобно, хотя это, разумеется, никого особенно не останавливало. Были, правда, и завинчивающиеся пробки. Но такие бутылки продавались только в валютных магазинах.

Бывает, что чье-то имя вызывает в памяти какой-нибудь единственный эпизод или две-три фразы. Например, как в данном случае, всем известное высказывание про «потерянное поколение» или авангардистское стихотворение «Роза это роза это роза это роза…».

И это далеко не самое худшее, что может случиться с человеком после его исчезновения.

Вот совершенно не помню, как она выглядит.

А может быть, никогда и не видел. Бывает же такое!

Там, помню, в правом дальнем углу, если смотреть от входной двери, стоял на прилавке огромный хрустальный шар — явно из «раньшего времени», — наполненный кофейными зернами. И пахло, конечно, там совершенно умопомрачительно.

Потом шар этот куда-то исчез.

Через двести с лишним лет один французский дворянин убил одного русского дворянина на дуэли. Была однажды такая вот печальная история.

В день шестилетия мне кто-то подарил книжку с лаконичным названием «Пожар». Это был сборник рассказов разных писателей, где рассказывалось о том, как люди (особенно дети) неосторожно обращались с огнем, как они баловались спичками, забывали закрывать поддувало в печке, зажигали свечки на елке в непосредственной близости от ватных или бумажных игрушек и чем все это заканчивалось.

Я сразу же прочитал эту назидательную книжку, после чего несколько ночей не мог заснуть: меня преследовал запах гари, всполохи пламени, истошные вопли пожарных машин, мощные струи воды из брандспойта, крики «горим!» и вообще — «Кошкин дом».

Иностранцу иногда приходилось объяснять, почему годовщины «Октябрьской революции» отмечаются в ноябре. Слава богу, хотя бы это уже не надо объяснять иностранцу. А только про «Старый Новый год». Тоже не так просто.

Это слово я узнал гораздо раньше, чем его значение. Его значение меня в течение долгого времени почему-то не интересовало. Видимо потому, что оно всегда доносилось до моего уха из невнятных взрослых разговоров — невнятных, потому что на некоторые темы в моем присутствии говорили, понизив голос.

Я-то был уверен, что это название лекарства — в те годы мама от всех болезней лечила белым стрептоцидом. А вот красного стрептоцида я уже не застал. Слышал лишь о нем и о том, что им иногда красили волосы в ярко-рыжий цвет.

Когда сколько-то лет спустя я узнал, что такое «стриптиз», то был необычайно удивлен и почему-то слегка разочарован.

Сам-то я этого не помню, но мама рассказывала, какой она однажды применила педагогический прием. Надо сказать, довольно жестокий, хотя, как оказалось, эффективный. Мне было года два, рассказывала она, я все время тянулся рукой к утюгу, когда она гладила. Тянулся и тянулся. Однажды она позволила мне прикоснуться к нему. Больше я не тянулся. И, кстати, не знаю, связана ли с тем эпизодом моя устойчивая нелюбовь к процессу глажки.

Непередаваемый запах корабельного каната неизменно вызывает душевное волнение. Что это? Что-то из детства?

У входа в зоопарк продавались пирожки с сардельками. Нигде больше в Москве таких не было.

«Ночь на даче. Печально в отдалении гудят поезда. Очень холодно».