Мари Осмундсен - Благие дела

Он удовлетворился этими сведениями. И все же стал втихомолку впитывать в себя всю информацию, имеющую отношение к цыганам. Через некоторое время у него сложилась весьма неоднозначная картина.

Цыгане были дикарской народностью и знали толк в лошадях: стоило цыгану шепнуть несколько слов на ухо строптивому коню, как конь успокаивался, делался ручным и покладистым.

Лошади? Само собой разумеется, Даниэл встречался с лошадьми, и с гнедыми эстланнскими битюгами, и с крепкими лошадками южного и западного побережья, в детстве он даже катался на такой смирной коняге для отпускников. Однако никакого особого пристрастия, расположения или интереса к лошадям он не испытывал. Однажды он было завел «разговор» с конем, но животное только безразлично тряхнуло гривой и продолжало как ни в чем не бывало щипать травку.

Музыка. Цыгане — народ музыкальный, это было общеизвестно. Они — прекрасные скрипачи.

У родителей Даниэла стояло в доме пианино, и мама нередко садилась к нему и играла романсы и этюды. Даниэла это раздражало. Он записался в школьный духовой оркестр, выучил ноты, и ему выдали трубу, но он тут же охладел к занятиям. Он любил музыку, такую же, какую любили его друзья, но играть самому ему вовсе не хотелось.

Цыгане воровали. И дрались, да еще с ножами…

Даниэл чужого не брал. А драться дрался, если его к этому вынуждали, но сам обычно в драки не лез и удовольствия от них не получал.

Цыгане славились непоседливостью. Будучи детьми природы, они любили волю и не желали селиться в домах, они чахли и умирали, если приходилось надолго задерживаться в одном месте.

Даниэл, сколько себя помнил, всегда жил в старинном особняке на окраине Саннвики, но чувствовал себя при этом превосходно и умирать не собирался. Правда, он любил взять палатку и отправиться с товарищами в лес, а еще он любил летние каникулы, на которые они всегда куда-нибудь уезжали. Так что, кто знает, может он действительно все-таки цыган?..

Но такая мысль смущала, и он гнал ее от себя.

Лет в шестнадцать-семнадцать Даниэл пережил период бунтарства, когда снова всплыли на поверхность некоторые идеи, мучившие его в детстве. Ему было грустно и неприютно в этом мире, он много времени проводил в раздумьях. Тело его исходило неудовлетворенной страстью, в голове кипели мысли и чувства, он не знал, как правильно сложить мозаику окружающего мира, чем заняться, не мог уразуметь, кто он такой. Раньше у него было полно друзей, теперь он стал одиноким и нескладным. Он влюбился — и очень страдал. У матери обнаружили рак груди, ей сделали операцию, так что родители были поглощены собственными проблемами. Его сестра Сесилия недавно вышла замуж и на радостях почти не навещала отчий дом, лучший Друг Даниэла завел себе пассию.

Учеба всегда давалась Даниэлу легко, однако во втором классе гимназии ему вдруг все опостылело: он пристал к одной компании, начал покуривать, баловаться гашишем, целыми днями слонялся по городу. Раза два он попадал в нехорошие истории, его принимали за пакистанца, однажды чуть не пришибли за это. Даниэл обнаружил, что обладает привлекательностью для женщин. Тогда же он впервые в жизни напился пьяным.

Он стал исподволь наводить справки и в конечном счете выяснил, где в городе живет цыганская семья. Ему еще не исполнилось восемнадцати, так что он не имел права официально узнать свою прежнюю фамилию, имена биологических родителей. Он был уверен, что его усыновителям все известно; как оказалось впоследствии, он ошибался, но тогда он рассердился, разобиделся на них за то, что они не хотят ему помочь. Он считал, что они сговорились отнять у него родню, на знакомство с которой он претендовал. Они лишили его даже собственной фамилии, и что теперь? Теперь у них, видите ли, нет на него времени! Правда, болеет мать. Но у нее же ничего серьезного… Ему не приходило в голову, что от него могут что-то скрывать — из лучших побуждений, но, по-видимому, зря…

В один прекрасный день он набрался храбрости и поехал по адресу, который раздобыл. Невысокая новостройка выглядела необитаемой: никто не открыл, когда он позвонил в дверь, на автомобильной стоянке перед домом было пусто. На мостовой гоняли мяч двое русоголовых мальчишек, один из них при приближении Даниэла сплюнул на землю, и оба по-девчоночьи фыркнули.

— Цыганов нету дома! — заорал ему вслед звонкий голосок, когда Даниэл уже уходил по дороге прочь.

В следующий раз он застал хозяев.

Вероятно, цыган тут было больше, чем одна семья, на стоянке теперь собралось множество машин и четыре прицепа. Трое парней лет по двадцать мыли автомобили, в окне мелькнула пожилая женщина, вышедшая из дома девушка прокричала что-то ребятне, носившейся между машинами.

Даниэл хотел было повернуться и уйти, но, подбодренный спокойным, вопросительно-дружелюбным взглядом одного из молодых людей, решился все же изложить свое дело.

Парни плохо понимали по-норвежски, Даниэл только потом сообразил, что некоторые из них — французы, ему надо было сразу вычислить это по номерам машин, а он в своем смятении обращал внимание только на людей.

Они выслушали его запинающиеся объяснения, и, кажется, один таки разобрал, что говорит Даниэл, хотя ничего не ответил, а лишь положил руку ему на плечо и показал на раскрытую дверь прицепа. Даниэл прошел к фургону, в котором сидели и разговаривали трое взрослых мужчин. Они мгновенно смолкли и хладнокровно, с недоумением посмотрели на Даниэла.

— Я… я ищу своих родственников, — начал Даниэл. — Я даже не знаю, как их зовут, но мне кажется… В общем, я цыган.

Они замерли, продолжая мерить его взглядами.

Даниэл не мог назвать фамилии, у него не было никаких документов, никаких доказательств. Он мог предъявить им только свой возраст и свою физиономию.

Один цыган резко встал и, выйдя из фургона, принялся рассматривать Даниэла в ярком солнечном свете. Цыган был невысокого роста, коренастый, по виду человек сильный и решительный, с пробивающейся у висков сединой. Он крикнул что-то двоим мужчинам внутри прицепа, ему ответили — весело, хотя и довольно равнодушно.

— Мы не уверены, что ты попал по адресу, — сказал цыган Даниэлу. — Ты вроде бы похож на нашего, а может, и ошибаешься. Пойдем лучше спросим бабушку. — И он двинулся к низкому дому, не поджидая Даниэла и не оборачиваясь, чтобы проверить, идет ли он следом.

Большая гостиная производила впечатление светлой и несколько пустоватой по сравнению с норвежскими домами, в которых Даниэл привык видеть больше мебели, но все тут было очень чисто и аккуратно, очень прибрано. Цыган открыл дверь в соседнюю комнату и сказал что-то находившимся там людям. Потом он обернулся и с улыбкой пригласил Даниэла сесть: вдоль стен выстроилось множество стульев. Даниэл последовал его приглашению, волнуясь и чувствуя себя не в своей тарелке: он уже жалел, что затеял это. Вскоре в комнату вошли две женщины, одна постарше, а вторая, как показалось сначала Даниэлу, совсем молоденькая. Это была смуглая, пышнотелая красавица с иссиня-черными волосами, которые волнами спускались по спине. Впрочем, Даниэл быстро смекнул, что она не девочка; нечто неуловимое в ее фигуре, в доброжелательном уверенном взгляде напоминало ему мать, в ней присутствовала теплота. Вероятно, женщине было за сорок, вокруг глаз уже образовалась сеть морщинок.