Деа Триер Мёрк - Зимние дети

— Здравствуй. Ты тоже здесь?

— Моя кровать вон там, возле фру Хольм. Я сегодня утром родила Девчонку, — гордо объявляет Конни. — А у тебя кто?

— Тоже девочка. Вон она лежит.

— Ой, какая куколка! — восклицает Конни и, упершись руками в колени, наклоняется над кроваткой. — Поздравляю тебя.

— Как у тебя прошли роды?

— В общем-то, нормально. У меня, правда, получился приличный разрыв, представляешь? Это жутко больно. Я фактически не могу сидеть — только стоять или лежать. Швы тянут. Слишком я напрягалась, говорит акушерка. С молодыми это сплошь и рядом, хотя наш возраст для родов самый подходящий.

Конни гордо улыбается и переносит тяжесть с одной ноги на другую.

— А как с другими из патологии, которых я знаю?

— Ну, например, Оливия, высокая такая, помнишь? У нее замечательная девчушка, три кило четыреста. Кесарево ей делал сам зав. отделением.

— А турчанка, как у нее?

— У нее тоже девочка, огромная — девять фунтов. Роскошный ребенок. Прямо хоть сразу в школу отправляй.

И Марии живо представилась картина: Хабиба со своим роскошным ребенком на руках.

— Я думаю, ее вчера уже забрали домой, в Нествед.

— А эта… как ее… Ивонна? Что с ней было дальше?

— Ивонна рожала вчера, в одно время со мной. У нее две девочки, очень маленькие, и родились они намного раньше срока. Их поместили в кувезы, в отделении для новорожденных. А сама Ивонна… Да не здесь ли она, в одной из маленьких палат? Наверное, так и есть.

Лицо Конни после родов заметно изменилось. Черты его стали как будто мягче. Она прекрасно выглядит. Щеки румяные, волосы вьются. Ни за что не скажешь, что она родила только часа два назад.

— А вот эта… Ну, с которой ты так любила болтать, у нее еще три девчонки.

— А, Сигне. Она все еще там, наверху.

Бог его знает, известно ли Конни, что случилось с Карен-Маргрете? Не буду ей ничего говорить, если сама не спросит, думает Мария.

Но Конни словно прочла мысли Марии, потому что тут же заговорила:

— Знаешь, я получила письмо от Карен-Маргрете. Она спрашивает, не хочу ли я поработать с осени у них в писчебумажном магазине. Как мило с ее стороны, правда? Я жутко обрадовалась.

— А ты знаешь, что с ней произошло?

Конни кивнула. Но обсуждать этот вопрос они не стали. Обе невольно подумали о своих детях, которые сейчас мирно спят в кроватках.

Ой, а она дышит? Мария торопливо нагибается над кроваткой и протягивает к новорожденной руку, стараясь ладонью ощутить ее дыхание. На какой-то миг ей представилось, что девочка лежит мертвая, неподвижная, вытянувшаяся, с закрытыми глазками и полуоткрытым ртом. Мария хватается за сердце.

На второй завтрак подали бульон с фрикадельками и клецками. В бульоне плавают кусочки лука-порея, сельдерея и моркови.

А главное блюдо — телячьи отбивные со сваренными на пару овощами и крупными желтыми картофелинами.

Конни приветливо машет Марии со своей кровати. Она лежит на боку, и ей довольно трудно отправлять еду в рот.

С двенадцати и до половины второго — полуденный отдых. Медсестра убеждает женщин постараться заснуть. Вы, дескать, сами не представляете, как вы нуждаетесь в отдыхе. Вот вернетесь домой, там вам отдыхать не придется.

В палате тишина. Дети сыты и спят. Слышится лишь удовлетворенное посапывание.

Мария подпирает себя одеялом и подушкой. Она подсовывает уголки под поясницу и между ног, под щеку и затылок, пока не удается удобно устроиться в своем гнездышке.

Сон иголочками покалывает кожу, безмятежный, колышущийся. Так, наверное, спишь в колыбели.

Если случится тебе в последние дни апреля или в начале мая попасть за город, в то самое время, когда природа Зеландии просыпается, когда все вокруг словно сбрасывает с себя сковывавшую оболочку, когда земля одевается светло-зеленой шелковистой травкой, когда проклевываются первые белые цветы мирабели, — ты чувствуешь тогда, что не в силах вместить в себя всю неохватность бытия. Нечто похожее испытывает Мария в послеродовом отделении. То, что здесь происходит, слишком значительно, и она чувствует, что ее разум не способен это постичь.

Ей хотелось бы, чтобы время остановилось. Чтобы все оставалось, как есть. Малышка лежит на одеяле у нее между ног. Лобик чистый и выпуклый. Волосики темные, шелковистые. Цвет кожи чуть смугловатый или желтоватый, на щечках две бледные розочки. Тонкие бровки чуть подняты к вискам. Уголки губ слегка опущены.

Вот она зевнула, подобрала под себя ножки, по-прежнему не открывая глаз и не изменяя чуть озабоченного выражения на личике.

С каждым часом она все удаляется от внутриутробного существования. Расстояние между ребенком и материнским чревом все увеличивается. Между новорожденной и человеком становится все короче.

Дверь раскрывается, и первые посетители начинают заполнять палату. Женщины, всполошившись, вскакивают в кроватях и наспех прихорашиваются.

Посещения разрешаются дважды в день. В этом отделении не так уж боятся, что посетители занесут инфекцию. Обстановка очень раскованная. Родные и друзья приходят с цветами и подарками и рассаживаются прямо на священных кроватях, берут детей и передают их по кругу из рук в руки.

Даже старшие братишки и сестренки новорожденных после некоторых переговоров получают разрешение прийти.

Нет здесь застекленных дверей, которые бы отделяли семью от ее нового члена.

Молодой парнишка смущенно сидит возле Конни и пытается каблуками просверлить пол. Руки зажаты между коленями. Голова ушла в плечи. Взгляд устремляется то в потолок, то в детскую кроватку, то в окно. Он совершенно не знает, что надо говорить. Конни лежит в постели и морщится из-за проклятых швов, пытаясь придумать, что бы такое ему рассказать.

В кровати справа лежит внушительная фру Хольм и рассматривает свои ногти.

Уж на что фру Хольм крупная женщина, но муж ее еще больше.

Он входит почти крадучись, на цыпочках, осторожно и виновато обходит пеленальный стол. В одной руке у него шляпа, в другой — сверток в узорчатой бумаге.

Первый вопрос фру Хольм:

— Ну, что ты мне купил?

Приложив свою огромную руку к ее уху, он что-то шепчет ей. Другой рукой он придерживает подарок, который положил ей на живот.

— Что за и-д-и-о-т!

Господин Хольм съеживается.

— Но, Мархен… Ты же сама сказала… я думал…

— Индюк тоже думал!

На своего ребенка он и не взглянул. Видимо, это не имело особого значения. Потому что фру Хольм сразу же принялась объяснять, как он должен приготовить обед.

— Оно лежит в морозилке, не забудь! И когда оттает, то…

— Это был твой муж? — вкрадчиво спрашивает фру Хольм.

— Кто? — удивляется Конни.

— Ну, молодой человек лет пятнадцати, что сидел у твоей кровати?