Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга II

Все замолчали.

— Если они оба молоды и у них общие идеалы, почему бы им не пожениться по-настоящему? — спросила после паузы Клара, не глядя на Соню, будто они уже успели поссориться.

— Не знаю. В каком-то смысле это действительно странно.

— Ничего странного! — возразила Миреле. — Дружба и любовь не всегда идут рука об руку. Мужчина и женщина могут быть друзьями, точно так же, как двое мужчин или две женщины.

— Если они молоды и понимают друг друга, любовь обязательно придет.

— Нет, необязательно! — Миреле начала сердиться. — С какой стати? Это все старые и, надеюсь, Клара меня простит, надоевшие предрассудки. Зачем придавать столько значения полу? Человек — прежде всего человек, представитель общества…

— Мира, это вы так считаете, а что скажут мужчины? Для них женщина — не более чем игрушка. Они забрали себе все права, все привилегии. Мужчина даже после самого свинского поступка остается тем же приличным обывателем. Его будут точно так же повсюду принимать с распростертыми объятьями. Но если оступится женщина, ее тут же начнут поливать грязью. Для женщины испортить репутацию — хуже смерти. Как же можно равняться с мужчинами?

— К сожалению, такова сейчас наша система, но это не значит, что так будет всегда. В новом обществе между мужчиной и женщиной не будет никаких различий.

— А какое нам дело до того, что будет в новом обществе? Пока что суфражисток очень мало. Женщины — сами себе злейшие враги! — сказала Клара с горечью. — Где вы видели мужчину с желтым билетом? Хотя часто у них на совести больше грехов, чем у любой проститутки.

Ципкин хотел что-то сказать, но Соня его опередила.

— Это результат устаревших понятий. В будущем не останется места проституции. Женщина не должна будет продаваться за деньги. Если двое любят друг друга, они смогут свободно встречаться, и никого это не будет беспокоить.

— Именно так!

Миреле и Соня переглянулись. Их взгляды будто говорили: «Мы думаем одинаково. Мы станем друзьями». Луиза внесла на подносе чай в фарфоровых чашечках и пирожные. Ципкин заготовил целую речь, но вдруг все забыл. Он помнил только первые слова: «А у меня такая точка зрения». Но какая у него точка зрения на свободную любовь и права женщины, никак не мог вспомнить. Он взял пирожное, Клара подала ему чашку чаю. Ципкин на русский манер налил чай в блюдце и принялся пить вприкуску. Эта привычка — единственное, что осталось у Ципкина от богемного прошлого.

Миреле пообещала Соне, что поможет ей найти комнату, и в понедельник девушки встретились на Горной. Соня осталась у Клары и, хотя устала с дороги, всю ночь не сомкнула глаз. Трусость брата, вульгарность Клары, неприязнь Сабины — все причинило ей боль. В Сониных глазах Александр всегда был героем, революционером, но в Варшаве превратился в мелкого, беспомощного человечка, прихлебателя в доме богача, подкаблучника и любовника вульгарной дамочки. Как он мог так низко пасть? Соне стало страшно: вдруг в чужом городе она тоже перестанет быть собой, утратит свою гордость, свои убеждения и принципы. Но пока ясно одно: надо найти жилье. Соня не знала города, Ципкин был занят своей бухгалтерией, и Миреле пообещала, что поможет ей найти комнату. Миреле понравилась Соне: именно такая подруга ей и нужна. В местечке, куда семья Ципкиных переселилась из поместья Радзивиллов, парни так и вились вокруг Сони, а девушки ненавидели ее лютой ненавистью. Она училась в киевской гимназии, прекрасно знала русский язык и литературу, была знакома с новыми идеями. Парни даже ссорились из-за нее. Один учитель древнееврейского так в нее влюбился, что одновременно угрожал и покончить с собой, и описать ее своим бойким пером в «Гамелице». По вечерам кавалеры крутились перед домом Бериша Ципкина. Стоило Соне выйти на колонку за водой, тут же как из-под земли появлялся парень, чтобы помочь донести ведро. Но Соня смотрела на ухажеров свысока, и вскоре они объявили ей бойкот, да еще начали распространять о ней всякие сплетни и слухи, перестали с ней здороваться. Потом за ней начал ухаживать новый учитель, Яцкович, но его арестовали, и Соне стало нечего делать в грязном местечке.

— Останусь здесь, — говорила она Миреле. — Надоело мне там до смерти.

Миреле ее успокоила: конечно, Соня сможет обосноваться в Варшаве. Здесь много желающих учить русский, можно давать уроки или найти место учительницы в частной школе. Миреле расспросила Соню, что та делала в местечке, и Соня рассказала о Яцковиче, его кружке и аресте. О себе Миреле говорила мало. Она ни на секунду не забывала о конспирации. Миреле — не какая-нибудь девочка, решившая поиграть в революцию. Она — член польской организации «Пролетариат», почти разгромленной русскими. Больше двухсот человек, мужчин и женщин, оказалось в тюрьме. Вожди повешены, рядовые члены сосланы в Архангельск и Сибирь. Газета «Пролетариат» больше не выходит, потому что охранка нашла подпольную типографию. Многих сдали провокаторы, но Миреле и еще нескольким товарищам удалось избежать ареста. В таком положении лучше держать язык за зубами. Но все-таки Миреле начала разговор о бедности, в которой живут польские рабочие, об антисанитарии на фабриках и в мастерских, о чахотке, которая уносит жизни тысяч крестьян, потому что они перебираются в города, где оказываются в ужасных условиях, недоедают, дышат пылью и дымом. Соня удивленно слушала. В местечковом кружке больше говорили о том, что надо нести крестьянам образование, идти в народ. Но у Миреле были совсем другие взгляды. Она объяснила Соне, что рабочий класс быстро растет и уже стал главной революционной силой, которую только осталось организовать. Миреле упомянула забастовки и добавила, что в определенных случаях необходим террор. Девушки вышли с Горной на Дзикую. Миреле предложила Соне зайти в «кавярню», где они перекусили сырниками и выпили по чашке кофе. Миреле расплатилась с официантом.

Из кафе они пошли к Миреле домой. Из квартиры на Дзельной она съехала: в целях конспирации надо как можно чаще менять жилье. Миреле сняла комнату у литвака Переца Носкина, просвещенца, бежавшего в Польшу от погромов. За последние пару лет десятки тысяч русских евреев прибыли в города Царства Польского. Одних изгнали из деревень и местечек черты оседлости, другие уехали сами, потому что по сравнению с Россией в Польше было гораздо спокойнее. И зарабатывать на жизнь здесь тоже было легче, в Польше бурно развивалась промышленность. Перец Носкин был вдов. С ним приехали сын Нотка, дочь Хьена и зять Йойзл.

Поначалу Миреле было неуютно. Она плохо понимала литовский выговор, имена Нотка, Хьена и Йойзл казались ей смешными, обычаи литваков — странными. Но вскоре она привыкла. Перец Носкин был учителем русского языка в талмуд-торе [24] Талмуд-тора — религиозное учебное заведение для мальчиков из малообеспеченных семей для подготовки к поступлению в ешиву. , Йойзл нашел место приказчика в мануфактурной лавке. Хьена вела хозяйство. Комната была темная, без окон, но Миреле это устраивало. Главное достоинство жилья состояло в том, что хозяйка, у которой литваки снимали квартиру, тут почти не появлялась, за жильцами никто не следил и Миреле могла спокойно хранить у себя брошюры и прокламации. К ней могли приходить гости. Здесь царила свобода, которой не встретишь у польских евреев. Когда девушки вошли в кухню, Хьена сидела и набивала папиросы. Это был дополнительный семейный заработок.