Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга II

Азриэлу было больно от Ольгиных подозрений. Он посмеивался над ними, но они тревожили его не на шутку. Опять Азриэл видел то, о чем не раз читал и постоянно забывал: истерия и даже безумие скрываются в человеке и при первом же потрясении, при первом кризисе выходят наружу. Проявляются древние, первобытные склонности. С еврейской точки зрения это скрытое язычество, которое выражается в поклонении идолам, колдовстве и различных прегрешениях. Против этого мракобесия предостерегало еще Второзаконие. Видно, тот, кто писал эту книгу, прекрасно знал человеческую природу. Он понимал, что фатализм — опаснейшая душевная болезнь и от нее есть лишь одно лекарство — свобода выбора.

Вдруг Азриэл осознал, что дошел до точки. Он стоит на распутье. Ему пришло в голову, что лучше всего было бы на время — а может, и навсегда? — уехать из этого города. Ведь сказано же: «Сменишь место — сменишь судьбу» [190] Талмуд, «Рош а-Шана» 16б. . Вдруг он понял, что надо сделать: он поедет в Палестину. Надо навестить Юзека и своими глазами посмотреть, что там делается. Кто знает, вдруг он найдет там утешение?.. В одно мгновение Азриэл понял смысл всего, что с ним происходит. Провидение говорит не словами, но событиями. Силы, которые управляют далекими звездами и малейшими микробами, велят ему убираться отсюда. Он, как праотец Авраам, получил приказ: «Пойди из земли твоей!..» [191] Бытие, 12, 1.

Он сидел и прислушивался к наступившей в нем тишине. Эти мысли невозможно выразить словами, но, бывает, человек должен отчитываться только перед собой. Азриэл знал: кому-то другому его решение показалось бы нелогичным, но это единственный выход. Остался лишь один вопрос: как объяснить это Ольге?..

На Сентер-стрит, недалеко от авеню Би, стоял дом немецкого ресторатора герра Нельке. Его ресторан находился на Четырнадцатой улице и представлял собой нечто среднее между пивной и столовой. Герр Нельке был вдов. Сам он жил на первом этаже, а Кларе сдал три меблированные комнаты наверху. По стенам висели гобелены, на которых были вышиты немецкие добродетели: вставай рано, трудись усердно, экономь деньги и всегда будь опрятен. Висели тут и портреты родителей Нельке: оба толстые, он в пиджаке и с бакенбардами, она с высокой прической. Герр Нельке тоже носил бакенбарды и курил фарфоровую трубку с янтарным мундштуком. По воскресеньям он ходил в лютеранскую церковь. Вернувшись домой, он наигрывал на цитре пару старинных немецких мелодий. Позже приходили гости, пили пиво, ели кнедлики, которые готовила старая служанка фрау Ганзе, разговаривали, а потом начинали орать дикими голосами. Каждое воскресенье Клара боялась, как бы у немцев не дошло до драки, но все заканчивалось мирно. Гости тепло прощались, герр Нельке в велюровом пиджаке и жилете с искрой выходил их проводить: «Danke schön, auf Wiedersehen!» [192] Большое спасибо, до свидания! (нем.) Любопытно, что герр Нельке одновременно был набожным христианином и убежденным социалистом. Genossen [193] Товарищи (нем.). частенько собирались подискутировать о статьях в немецкой социалистической газете. По объявлению в этой самой газете Ципкин и нашел Кларе жилье.

Поначалу Кларе тут нравилось. В районе не было ни одного еврея. От Ципкина сюда ходил «стриткар» [194] Трамвай (англ.). . Фелюша стала посещать «скул» [195] Школа (англ.). . После жены господина Нельке осталась фисгармония, и Клара могла на ней играть. Ей разрешалось пользоваться кухней, а за небольшую дополнительную плату фрау Ганзе варила для нее обед. Молоко оставляли у двери, из бакалеи приносили продукты, которые можно было хранить в ящике со льдом. Неподалеку была мясная лавка, где продавалось не только любое мясо, но и всевозможные немецкие колбасы и сосиски, говяжьи, телячьи и свиные. В школе, где днем училась Фелюша, по вечерам работали разные курсы для взрослых. Был по соседству и музыкальный кружок, где жирные немцы и немки с красными лицами и могучими шеями пели немецкие и американские песни.

Сперва Александр, как и обещал, приезжал два раза в неделю. В остальное время Клара учила английский, вязала для Фелюши жакет, читала русские и польские книги, которые брала в библиотеке, и ходила по магазинам — что-нибудь купить или просто поглазеть на витрины. Иногда Клара садилась в элевейтер и ехала куда-нибудь на окраину. За окном проплывали фабрики, бильярдные, магазины, конторы и танцзалы. Часто попадались пустыри и недостроенные здания. Все было для Клары чужим и непривычным: огромный город, который застраивают с разных концов, странно одетые пассажиры с мрачными лицами. Гудел локомотив, стучали колеса, и Кларе все время казалось, что поезд вот-вот на полном ходу сойдет с рельсов и упадет вниз, на торговые палатки, почтовые кареты, толпы людей, спешащих куда-то через снег, ветер, грязь и конский навоз, и какие-то постройки, непонятно для чего предназначенные. Среди пассажиров было много негров и китайцев. У Клары было такое чувство, что их всех сюда сослали, Америка — это что-то вроде Сибири, шумной и тесной. Здесь все куда-то спешат. Суетятся рабочие у станков, мальчишки-газетчики выкрикивают новости, посетители в забегаловках торопливо жуют сэндвичи. Электрические лампы на вывесках слепят, превращают ночь в день. Сидя в вагоне, Клара закрывала глаза. Каждый раз ей казалось чудом, что она целой и невредимой вернулась из такого опасного путешествия.

Начались бури и снегопады. Такого густого снега Клара не видела даже в России. Он валил пригоршнями, тяжелый, как песок. Трамвайные пути, по которым Ципкин приезжал к Кларе, так быстро заметало, что их не успевали расчищать. Газеты сообщали глубину снега в дюймах. Дни были темные, как при солнечном затмении, ночи — черные, хоть глаз выколи. В Нью-Йорке свирепствовали болезни. У Ципкина слегли жена и сын, а пациентов стало столько, что он не мог всех принять. Клара все больше разочаровывалась в Америке. Здесь почти не было кафе, где дама могла бы посидеть, полистать журнал. Театры далеко. С немецкими соседками отношения не складывались, Клара не знала, о чем с ними говорить. По вечерам Нью-Йорк погружался во тьму, которую не могло рассеять даже электрическое освещение. Единственным утешением были Сашины письма, но он писал очень редко, к тому же из-за метели почту задерживали в порту. Даже визиты Александра доставляли больше огорчения, чем радости. Прямо с порога он заявлял, что у него очень мало времени. Клара готовила для него, но у Ципкина не было аппетита. Фелюше он приносил подарки, но отцовских чувств не выказывал. Отправив дочку спать, он сидел, барабанил пальцами по столу и посматривал на часы. Даже его ласки и поцелуи скоро стали холодны и торопливы.