Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга II

Могильщик вздыхал и копал. Земля уже слегка промерзла. В комьях глины виднелись черви. И вот Шайндл подняли с носилок и опустили в могилу. Под ее тело подложили две доски и засыпали землей. Азриэл прочитал кадиш. И всё? Неужели человек рождается для этого? На холм падали снежинки. Вокруг стояли какие-то незнакомые женщины, Азриэл только сейчас их заметил: ссутулившиеся, в толстых шалях, на башмаках налипли комья грязи. Что-то тихо говорили, ломали пальцы. Две протягивали руку за милостыней. На верхушке березы неподвижно сидела ворона и смотрела поверх могилы, поверх надгробий, поверх кладбищенского забора куда-то в белую даль. Была здесь и пани Шимкина. Прибрела, опираясь на палку.

— Чтоб вы больше никогда горя не знали, пан доктор!.. — сказала Шимкина Азриэлу и разрыдалась.

Наверно, она привыкла к Шайндл, лечебнице и персоналу, а теперь осталась без заработка.

По родным положено справлять траур, сидя босиком на полу, но ни Ципеле, ни Юхевед не могли задержаться в этом захолустье. Ребе был очень плох, и Ципеле не могла оставить его надолго. Сестры взяли сани и уехали в Маршинов. Азриэл вернулся в Варшаву. Недавно, в Маршинове, он уже начал верить в бессмертие души. Но неглубокая яма и комья глины, в которых переплелись корни и черви, оборвали тонкую ниточку веры. Даже не хотят закапывать покойников поглубже, и они гниют у поверхности земли. Куда отправилась душа Шайндл? Куда полетела? В атмосферу? В эфир? Хорошо червю, он рождается прямо в могиле. Только сейчас Азриэл почувствовал скорбь. В могиле осталась часть его жизни. Он вспомнил, как Шайндл твердила, будто он виноват в том, что она сходит с ума. Может, останься он верующим евреем, Шайндл сейчас была бы жива и здорова. «Да, погряз я в грехах, и сил нет вырваться…» Он устал от бессонных ночей, у него было тяжело на душе, но какой-то бес в мозгу повторял, что зато теперь у Азриэла будет куда меньше расходов: содержать Шайндл и платить сиделке влетало в копеечку. Наконец-то он рассчитается с долгами за Топольку… Что за гаденькие мыслишки? Азриэл плюнул и сказал о себе: «Сволочь!..»

Дома его поджидало еще одно несчастье. Ольга вышла навстречу вся в слезах и бросилась ему на шею. Сначала он подумал, что она изображает сочувствие. Азриэл даже удивился, разыгрывать комедии не в ее характере. Смерть Шайндл не могла так огорчить Ольгу, наоборот, теперь она сможет сочетаться с ним законным браком. Но через минуту Азриэл узнал, что Шайндл тут совершенно ни при чем. Наташа, которой еще не было полных шестнадцати лет, бежала с поручиком, который на балу написал ей в альбом стишок. Она оставила матери письмо. Ольга показала его Азриэлу. Наташа писала, что любит Федора всей душой и уезжает с ним в полк. Она любит маму, папу Азю, Колю, Мишу, даже служанку Мальвину, но без Федора она не может жить. Без него каждая минута хуже смерти… Она просит мать не искать ее и не заявлять в полицию. Там, в далеком краю, Наташа выйдет за Федора замуж. Она и теперь ему как жена.

И после этого слова Наташа поставила полстроки точек и целую строку черточек.

Через полковника Иванова Ольга узнала, куда перевели поручика — куда-то в Ташкент. Она могла бы пожаловаться на офицеришку армейскому начальству и вернуть домой несовершеннолетнюю Наташу, но ничего не сделала. Эта девица унизила мать, опозорила семью. Не осталось ничего, кроме душевной боли. Ольга плакала день и ночь. В записке Наташа пообещала, что будет присылать письма, но шла неделя за неделей, а от нее не было никаких известий. Вышла ли она замуж за своего совратителя? Или он обесчестил ее и бросил? Жива ли хоть она? Азриэл утешал Ольгу как мог, но она его даже не слушала. Она ничего не жалела для дочери, и где благодарность? Если так, лучше и вовсе не рожать детей. Оставить происшествие в тайне было нелегко. Приходили и спрашивали о Наташе одноклассницы. Коля плакал от тоски по сестре. Нужно было придумывать объяснения для соседей. Наташа якобы уехала за границу, в пансион. А куда именно? А можно попросить ее адрес? Гимназистки распускали слухи, что Наташу продали в бордель. Одна лавочница обронила слово «Буэнос-Айрес». Ольга телеграфировала в ташкентский гарнизон, но не получила ответа. Девушка словно в воду канула. Ольга стала поговаривать о том, что надо ехать ее искать, но что будет, даже если найдешь? От беспокойства Ольга не могла усидеть в четырех стенах: может, дочь забеременела или заразилась венерической болезнью. Но оставлять Колю одного она тоже не могла. Он невинное дитя, у него нет никого, кроме мамы. Конечно, Ольга знала, что рано или поздно Наташа выйдет замуж, но после такого удара не могла оправиться. Даже начала говорить, что ее жизнь кончилась, ей больше не на что надеяться…

Днем Азриэл был занят. Пациентов стало меньше, но он по-прежнему практиковал в клинике бонифратров и еврейской больнице. После смерти Шайндл расходы уменьшились, но долгов все равно осталось много. Он был должен несколько тысяч рублей за Топольку. Ольга на всем экономила. Теперь, когда Зина, Миша, и Наташа покинули дом, квартира казалась слишком большой. О том, чтобы пригласить гостей, не могло быть и речи. Наверно, такие перемены в жизни неизбежны. Только что в доме звучали разговоры и детский смех, и вот он пуст, как после эпидемии. Скажешь слово, и в комнатах раздается эхо. Ольга сравнивала себя с отцом умерших от чумы из поэмы Словацкого [187] Имеется в виду поэма польского поэта Юлиуша Словацкого (1809–1849) «Отец зачумленных». . Это не могло произойти случайно. Коля ходил по квартире как неприкаянный. Теперь Ольга тряслась над ним как никогда. А вдруг какая-нибудь нечистая сила и его заберет? Ольга стала слишком нежна, слишком ласкова с сыном и даже не скрывала, как беспокоится за него. Азриэл предупреждал, что так можно причинить ребенку вред. За обедом сидели молча, как в трауре. Служанка тихо подавала на стол. Ольга потеряла аппетит. Большие горшки не годились для маленькой семьи. Как ни пытайся готовить поменьше, все равно получается многовато.

Ночью муж и жена лежали в кроватях и не могли уснуть. Едва начинали дремать, тут же просыпались. В доме висела тягостная тишина. Ольга вставала посмотреть, спит ли Коля, не сбросил ли он во сне одеяло. Гулко били часы в столовой. Теперь были слышны все звуки, которых раньше не замечали. Было слышно, как дребезжат от ветра стекла, как поскрипывает мебель, ходят по комнате соседи сверху и звонят в ворота припозднившиеся жильцы. Где-то у двери, за наличником или под порогом, что-то шуршало и скреблось. Сначала подумали — мышь, но непохоже. Сколько Ольга и Азриэл ни ломали голову, так и не поняли, что это. Можно было подумать, что кто-то замуровал в стену бомбу с часовым механизмом, и она может взорваться в любую секунду, или что какое-то существо подкапывает фундамент. Ольга говорила и говорила. Что ей делать, как дальше жить? У нее выбили опору из-под ног, она потеряла веру в будущее. Тополька? С кем она поедет туда на лето? Люди? Ей больше никто не интересен. Ей кажется, что все смеются над ней, радуются ее беде и перешептываются у нее за спиной. В чем ее вина? Разве она воспитывала Наташу неправильно? Эта Тополька принесла ей одни несчастья. Если бы не эта Тополька, Наташа спала бы сейчас в другой комнате. А может, это кара Божья? Может, Небо наказывает ее за то, что она живет с мужчиной вне брака? Или Андрей отплатил ей за то, что она променяла его на другого? Азриэла Ольга тоже винила. Это он своими метаниями бросил тень на семью, это он виноват в Ольгиных бедах. Если бы не он, то хотя бы Миша жил здесь и Коля не остался бы один…