Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга II

Вечером после субботы Азриэл пришел к ребе и провел в его комнате два с половиной часа. В Маршинове не помнили, чтобы ребе уделил кому-нибудь так много времени. Староста Мендл приложил к двери ухо, но говорили так тихо, что он не разобрал ни слова. Азриэл не любил изливать душу, но в этот раз высказал все свои сомнения, всю свою боль. Иногда он спрашивал, можно ли продолжать, и ребе отвечал: «Говори, говори!» Глядя на его бледное лицо и горящие черные глаза, Азриэл думал, что каждым словом ранит ребе, словно копьем: тот иногда кривился, как от резкой боли, и даже прижимал руку к груди. Азриэл говорил прямо: кто доказал, что Тора Моисея — это истина? В других религиях свои законы. Из чего следует, что Бог есть? А если и есть, но Он не сообщает, что для Него хорошо, а что плохо, то о каком наказании может идти речь? Как царь может карать подданных, если он скрывает от них свои законы? И это называется милость Божья? Как вообще можно требовать от ничтожного человечишки, чтобы он разгадывал Божественные тайны? Азриэл прекрасно понимал, что, с точки зрения ребе, он богохульствует. Все-таки это жестоко, так мучить праведника, который всю жизнь посвятил вере и уже стоит одной ногой в могиле. Чем ребе ему поможет, как объяснит то, чего сам не знает? Азриэл опасался, что ребе накричит на него, выгонит, а то и прикажет его избить. Иногда лицо реб Йойхенена становилось грустным и растерянным, но затем глаза вспыхивали, на губах появлялась тень улыбки. Пейсы намокли от пота. Таяли две свечи в подсвечнике, на стене дрожали тени. Староста Мендл несколько раз приоткрывал дверь, но ребе махал рукой — дескать, не мешай. Время от времени он заходился кашлем и сплевывал в платок. Когда Азриэл замолчал, ребе спросил:

— От кого ты происходишь по материнской линии?

Азриэл растерялся.

— Мама очень религиозная была…

— Я знаю. У нее были известные люди в роду?

— Да, ребе. Она из рода Тойсфес Йом-Това.

— Значит, ты потомок праведников.

— Ребе, что мне делать?

— Не делай плохого.

— И всё?

— Это много.

— Ребе, а как мне быть с этой женщиной? Я рассказывал.

— Да, я слышал.

— Уйти от нее?

— Если можешь.

— А если нет?

— Сможешь, когда придет время.

— А с Мойшеле?

— Оставь его здесь.

— Ребе, я не знаю, что делать.

Ребе улыбнулся.

— Каждый так и так что-то делает. Прежде всего, не совершай дурных поступков.

— Надевать филактерии? Вести себя, как верующий еврей?

— Насколько получится.

— Хотя я не верю в Закон Моисея?

— Сказано, что Ной тоже был слаб в вере. Он вошел в ковчег, только когда увидел, что начинается потоп. Даст Бог, мы все узрим истину.

— А до того?

— А до того не причиняй никому зла. И себе тоже.

— Я должен остаться врачом?

— Врачи всегда нужны.

— Я всё рассказал ребе.

— Я выслушал тебя. Для всего необходимо желание. Правда, есть выбор, но что такое выбор без желания? Желание — это милость, а не приговор. Если у мальчика нет желания учить Тору, меламеды ничего не смогут добиться, и тогда его отдают в ученики сапожнику. Желание не совсем зависит от самого человека, оно дается свыше.

— И как же поступать?

— Нужно хотеть хотеть. Нужно молиться о желании. Читать псалмы — тоже большое дело.

— Даже если не веришь?

— Неверующих не бывает. «Праведный печется и о жизни скота своего» [180] Притчи, 12, 10. . Мой дед, царство ему небесное, объяснял это так: праведник знает, что душа есть у всего живого. Тело — это завеса, но душа видит Бога, потому что пребывает одновременно и на этом свете, и на том. Если бы не тело, то и выбора не было бы. Вот почему оно необходимо. Без всякого сомнения.

— Да, ребе. Я очень рад слышать такие слова.

— О чем тебе беспокоиться? Всё в руке Божьей. «Бог не желает погубить душу, и помышляет, как бы не отвергнуть от Себя и отверженного» [181] 2 Царств, 14, 14. . Он создал всё, каждого человека, каждую мошку, каждую песчинку. Когда кто-нибудь совершает зло, конечно, происходит разрушение, но ведь происходит и исправление. Тоска — это глупость.

— Годы пролетают впустую.

— Занимайся благотворительностью, читай псалмы, молись. «Всё в руках Небес, кроме трепета перед Небесами» [182] Талмуд, «Брохойс» 33б. . Дед объяснял: трепет перед Всевышним не весь от Небес, но лишь наполовину. Свобода выбора — это уже дар.

— Да, ребе, понимаю.

— Ты уже сотворил добро, когда спас своего Мойшеле.

Азриэл хотел еще что-то сказать, но ребе поднялся и подал ему руку.

— Поезжай спокойно. На небесах знают всё…

— Спасибо, ребе.

— Тело — страдалец. Потому-то оно и властвует…

Азриэл пошел к себе в комнату. Мойшеле уже спал. Азриэл лег, но долго не мог сомкнуть глаз. Слова ребе не шли из головы, снова и снова повторялись, как эхо. Странно, но этот праведник, столь строгий к себе, очень снисходителен к другим. Вдруг Азриэлу стало ясно, в чем разница между праведником и злодеем: у них одна и та же мораль, но праведник сам хочет творить добро, а злодей — чтобы добро творили только другие. Азриэл задремал, и ему приснилась Ольга. Он проснулся от желания. А вдруг она его разлюбила? Он начал размышлять, в чем смысл аскезы. Почему аскеты есть во всех религиях? Откуда берутся факиры, монахи, отшельники? Почему так много революционеров готовы пожертвовать собой? Почему во все времена находится столько людей, согласных во имя любой идеи буквально пойти на смерть? Откуда в этом эгоистичном мире столько кандидатов в мученики? Вот и он сам дошел до того, что готов отказаться от любимой женщины, карьеры и обречь себя на мучения. Почему? Почему? Потому что душа хочет сбросить власть тела. Она хочет свободы, не хочет бояться алчного страдальца, которому сколько ни давай, все мало. Но этого не сделать самому и сразу. Для этого нужно желание, а оно дается свыше. Свобода выбора — это уже дар…

Слова ребе увязались друг с другом, обрели ясность. Вот что праведник имел в виду: не пытайся делать то, что тебе не по силам. Лучше немного по доброй воле, чем много путем насилия над собой…

С утра в воскресенье Азриэл пришел в синагогу, надел талес и филактерии. Большинство хасидов уехало еще вечером после исхода субботы или ранним утром, но пара миньянов осталась. Кто-то молился в миньяне, кто-то сам по себе. Праздник кончился, и теперь Азриэл надевал филактерии впервые за много лет. Он закатал рукав, закрепил коробочку на руке, другую возложил на голову. Обмотал ладонь кожаным ремешком, сделав букву «шин» [183] Первая буква одного из имен Бога. , и сказал: «И обручу тебя Мне навек, и обручу тебя Мне в правде и суде, в благости и милосердии» [184] Осия, 2, 19. . Какие слова! Какая порция самовнушения на голодный желудок! Обычно по утрам Азриэл просматривал газету. Такой-то министр ушел в отставку, такой-то получил его портфель. Там погром, тут наводнение, забастовка, демонстрация. Перевернешь страницу — убийства, самоубийства, пожары, грабежи и изнасилования. У Азриэла каждый день начинался с изрядной дозы яда, но сегодня впервые было иначе. Ничего странного, что здесь никто не обращается к психиатру. Им психиатр не нужен, чему он их научит? Помолившись, Азриэл пошел попрощаться с Ципеле. Мойшеле уже позавтракал. Ципеле сказала, что на пару недель найдет для него воспитателя, а потом отдаст мальчика в хедер. Зелделе остается в Маршинове, она тоже будет присматривать за ребенком. Дети Ципеле уже, слава Богу, выросли, и ей в радость возиться с племянником, сыном Шайндл и внуком их отца. Азриэл хотел оставить денег, но Ципеле даже рассердилась: