Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга II

— От кого?

— От Мирьям-Либы. На последнем сеансе она попросила передать вам привет. И еще сказала, что встретилась со своей сестрой, вашей женой…

Азриэл закусил губу.

— Хорошо, я понял.

— Пан доктор, я знаю, что вы подумали. Но я совершенно отчетливо слышала ее голос. Вот так, как сейчас слышу ваш. Мертвые живы, в этом нет никакого сомнения.

— Дай Бог, чтобы так оно и было.

— Это так, пан доктор. Дочь всегда узнает голоса своих родителей. Сколько раз я разговаривала с отцом и матерью. Они рассказывали такое, чего не может знать никто на свете, кроме них и меня.

— Продолжайте, продолжайте.

— Пан доктор, я не хочу отнимать у вас время. Знаю, что вы человек занятой. Но я хочу вам кое-что предложить. Наш круг — только для избранных, мы не допускаем в него кого попало. Профан одним своим присутствием может все испортить. Но я верю, что вы как раз из тех, кто стремится найти истину. Мирьям-Либа, царство ей небесное, часто про вас говорила. Эта святая женщина возносила вас до небес. Она была бы очень рада войти с вами в контакт…

Азриэл поднял глаза.

— Она знает мой адрес…

— Пан доктор, ради всего святого, оставьте этот сарказм! Это слишком серьезно.

— Сожалею, мадам, но я никогда не поверю, что давно умерший человек может говорить и посылать приветы. Как она может разговаривать, если ее голосовые связки давно сгнили? А если ее дух жив, зачем ей приходить на сеанс? Почему бы ей не прийти прямо ко мне? Какое-то спонтанное явление я еще могу допустить, но все эти медиумы — подонки и проходимцы.

— Почему вы так уверены? Согласна, среди них есть жулики, но ведь жулики есть в любой области, разве нет? Пани Бельская, которая руководит нашим обществом, обладает исключительной силой.

— Какой силой? Откуда она у нее? Я сам не чужд религии, но я ненавижу фанатизм и явную ложь. Эти пиявки наживаются на человеческом горе, на тоске по умершим близким. Если от Мирьям-Либы осталась какая-то частичка, почему она должна являться этой пани Бельской? Почему не мне, не сестрам? Где логика?

— Пан доктор, очень многое невозможно объяснить нашей земной логикой.

— Нет, я не верю в эти призраки. Могу поверить, что душа Мирьям-Либы пребывает в раю. Для Бога все возможно. Но чтобы ее душа являлась какому-то шарлатану, как только он гасит лампу, да еще и посылала мне привет? Нет, мадам, это слишком.

— Что ж, пан доктор, мне очень жаль. Я пришла к вам с лучшими намерениями.

— Не сомневаюсь и благодарю вас от всего сердца. Если эта вера вам помогает, не буду вас разубеждать.

— Меня никто не сможет разубедить в том, что я сама видела и слышала. Поступок Люциана совсем сломил меня, о смерти Марьяна я уже и не говорю. Господь присудил мне получать удар за ударом. Моя бедная голова — как наковальня для Божьего молота. Это началось, когда я была еще совсем юной. Одна катастрофа следовала за другой. Это то, что называется рукой провидения. Как иначе объяснить, почему эти несчастья преследовали именно меня? Была в этом какая-то цель, какой-то замысел. Я бы давно сошла с ума, если бы не нашла утешения. Все вернулись ко мне: родители, Люциан, Мирьям-Либа, муж. Я с ними, а они со мной. Они любят меня, наставляют и поддерживают в трудную минуту. Я знаю, что скоро буду с ними, и с нетерпением жду этого дня. Владиславу и Марише я больше не нужна. Когда-то я удочерила одну девочку, Ванду. С ней случилось ужасное, но, слава Богу, она давно вышла замуж. Ждет третьего ребенка. Но у моего несчастного брата есть сын, незаконный. Из-за него-то все мои беды. Может, пан доктор помнит…

— Да, помню. Какая-то служанка от него родила.

— Кася. Так ее зовут. А его — Болек. Его мать — неграмотная деревенщина, прости Господи. Так и осталась прислугой. Когда-то училась шить у некой Бобровской, земля ей пухом, да так и не научилась. Ума не приложу, зачем мой брат связался с этой простушкой. И сын весь в мамашу. Я отдала этого Болека учиться, но он бросил гимназию. Стал половым в кабаке, но даже тут не преуспел. Все время приходит ко мне, деньги клянчит, во всякие аферы впутывается. Он тоже Ямпольский, ведь он сын моего брата. Его предкам из-за него покоя нет на том свете, и я из-за этого парня помереть не могу…

— Ну, коли так, значит, у него тоже есть предназначение в этом мире.

— Это не шутки.

— Конечно, конечно. Мадам, есть такая вещь, как наследственность. Ее пытались отрицать, но это важнейший закон природы.

— Тогда почему Владислав пошел по другому пути?

— В наследственности многое пока остается загадкой. Гораздо большей, чем все медиумы с их фокусами.

— Я верю, что у каждого семени есть дух.

— Если так, то каждый мужчина носит в себе миллионы духов.

— Да.

— Что ж, наверное. Мадам, я уезжаю в Палестину. Скажите об этом моей свояченице. Может, она зайдет попрощаться.

— А почему в Палестину, можно спросить?

— Конечно, можно. Сам не знаю. Так сложилось. У меня там сын. Какая-то сила гонит евреев туда, откуда они когда-то вышли.

— Это при том, что вы рационалист?

— Я не рационалист.

— Да, я читала об этом в «Израэлите». Якобы бегут от погромов, которые устраивает царизм, но в этом ясно виден Божественный промысел. Избранный народ возвращается в свою страну, породившую пророков и сына Божия. Но я думала, туда едут только те, кто хочет обрабатывать землю. Там можно заниматься медицинской практикой?

— Надеюсь. Почему нет? Я убедился, что поляков Моисеева вероисповедания не существует. Евреи — это народ, культура, которую нельзя смешивать с другими культурами. Мы должны или остаться евреями, или исчезнуть.

— Согласна.

— А как на том свете? Там евреи уже совсем ассимилировались?

— Ах, пан доктор, я бы рассердилась, но вы так напоминаете мне Марьяна! У него был такой же юмор. Но за его насмешками скрывался мистик. Он скончался как святой. Теперь он изменил свои убеждения. Каждый раз он говорит мне, что истина в Евангелиях, а не в науке. Кто узрел свет, тот больше не сможет блуждать в потемках.

— Как там уживаются друг с другом евреи, магометане, буддисты, брамины? Значит, на небесах все религии считаются правильными?

— Не знаю, пан доктор. Я контактирую только с христианами. Духи тоже бывают разные.

— Да, очевидно. Послушать вас, мадам, так на том свете такой же хаос, как и на этом. Выходит, там тоже невозможно узнать истину…

— У Господа для каждого место найдется…

Врачи советовали Калману лечь в больницу, но он отказывался, хотя был совсем болен. Однако через три дня после похорон Клары все-таки пришлось лечь, у него случилась острая задержка мочи. Его прооперировали, и после операции он уже не встал на ноги. Юхевед каждый день навещала отца. Братство, в котором он был одним из старост, прислало человека, чтобы тот за ним ухаживал, но Калману уже никто не мог помочь. Юхевед готова была снять для него отдельную палату, но Калман не захотел отделиться от общины. Если столько больных евреев лежит вместе, в одной «зале», то и он сможет. Конечно, тяжело слушать крики и стоны, вдыхать тяжелый больничный запах, но разве человек рождается не для того, чтобы переносить страдания? Сестра поставила ширму, и Калман надевал талес и филактерии. Он взял с собой молитвенник, Пятикнижие и «Рейшес-Хохме» [201] «Начала мудрости», дидактическое сочинение. . У Калмана не было претензий к Всевышнему, он немало прожил, а умирать рано или поздно всем придется. Каждую свободную минуту Калман читал вслух псалмы или погружался в книгу. Ради отца Саша прервал траур по матери. Он не жалел денег, приносил в больницу цветы, пирожные и шоколадки, но Калман велел ему прекратить эти гойские штучки. Гостинцы он раздавал соседям по палате. Саша пообещал, что прочитает по отцу поминальную молитву, но Калман лишь покачал головой. Что толку от Сашиной молитвы? Калман прекрасно знал, как живет его сын.