Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга II

— Щигальский, не надо мне льстить.

— А я и не льщу. Все-таки в каждом из нас есть что-то хорошее. Я всегда мечтал к старости выбраться из грязи, скопить пару тысяч рублей и купить небольшое поместье. Когда видишь синее небо и деревья, слышишь пение птиц, город со всеми своими фальшивыми амбициями и выдуманными достоинствами просто перестает существовать. Но есть проклятые души, которые вынуждены вдыхать вонь до самой могилы. Я из тех, у кого деньги в руках не задерживаются. Всё тратил. Не понимал, что умение экономить может быть великой добродетелью, не для филистеров, а для таких, как я… А теперь приходится ставить пьесы в летнем театрике, и то кто знает, надолго ли это. Всё хотят отобрать у человека, последний кусок хлеба вырывают…

Бобровская всплеснула руками.

— Щигальский, что это с тобой сегодня? Ты же всегда такой веселый.

— Ну, иногда и проговоришься, не всё же в себе держать. Извините, граф, мне пора.

— Куда ты собрался? Я же оладьи пеку.

— Нет, я что-то плохо себя чувствую. Желудок и вообще. Так что пусть оладьи будут для гостя.

Из спальни показалась Кася.

— Кася, дорогая, я ухожу.

— Почему? Ведь рано еще.

— Плохо спал сегодня ночью. Бывает. Не подумайте плохого, дражайший граф. Я старик, и все мои глупости — это от одиночества.

— Да, я понимаю.

— Бог создал человека очень одиноким, особенно в старости.

Щигальский поднялся со стула.

— А где моя палка?

— Что ты так торопишься? Кася, подай ему палку, вон она, в углу. Щигальский, обязательно дрожки возьми!

— Хорошо, возьму. Ну, всего доброго. Граф, может, пожелаете заглянуть к нам в театр? Театр как театр, хотя и под открытым небом. Один недостаток: галерки нет, разве что для ангелов…

Щигальский снова засмеялся и приподнял палку, будто собираясь ткнуть кого-нибудь в бок.

— До свиданьица, спокойной ночи!..

— Что это с ним? Вскочил и убежал! — сказала Бобровская, когда шаги Щигальского затихли на крыльце. — Он такой чувствительный! Вдруг старым себя почувствовал. Но дело не в возрасте, а в том, что его обидели. Человек столько лет прослужил, и вдруг такой плевок в лицо. Ну, да те, кто его обидел, тоже не вечно будут на коне… А как он еще недавно бушевал! Не каждый молодой так может…

— Если он ушел из-за меня, мне очень жаль, — сказал Люциан и тут же подумал, что на самом деле ему ничуть не жаль.

— Из-за тебя? Да нет, что ты. Просто тяжело ему. Пожилой человек на хлебе и воде сидит. Хотя кое-какие деньжата у него водятся… Вообще-то он редко такой мрачный, так-то он человек веселый. Пожалуй, даже слишком. Ну, Люциан, сегодня всё для тебя. Кася, что ты в углу стоишь? Подойди к нему, присядь рядышком, не стесняйся. Ты же, в конце концов, мать его ребенка…

— Он спит. Разбудить или не надо? — спросила Кася.

Люциан повернулся вместе со стулом, чтобы видеть ее лицо.

— Не надо.

— А знаете что? Я, пожалуй, сейчас уйду, — неуверенно предложила Бобровская. — А тесто пусть стоит. Люциан, разве что ты оладий хочешь…

— Я? Нет.

— Ну, ничего, не испортится. А мне к клиенту надо зайти. Давно пора, да все откладывала. Часа через два вернусь, а вы тут поговорите или не знаю что. Такая радость не каждый день бывает.

— Куда ты? — недоверчиво спросила Кася. — Что за клиент?

— Да какая тебе разница? Не можешь же ты всех моих клиентов знать. Думаешь, я тебе все свои секреты выдала? Нет, кое-что для себя приберегла. Хи-хи… Только вот что, дети мои: смотрите не поругайтесь. Она тебе ничего плохого не сделала, верно говорю.

— Ничего плохого? — отозвался Люциан. — А что она могла сделать? Если только налево сходить разок-другой.

— Что ты несешь! Он же старик. Расскажи ему, Кася, расскажи. А то он будет думать невесть что.

— Я уже рассказала.

— Что рассказала? Ну… Такие, как ты, Кася, сами себе вредят. Я-то старая, мне уже ничего не надо, только тепла немного да доброе слово, вот и все. Мы со Щигальским подружились, еще когда Бобровский был жив, царство ему небесное. Он Касю любит как дочь родную, бывает, в лобик поцелует, а дальше — ни-ни!

— Она сама сказала, что он с ней спал.

Бобровская вытаращила глаза.

— Так и сказала?

— Да.

— Зачем же ты соврала?

— Не говорила я так.

— Говорила, говорила! — выкрикнул Люциан. — Не виляй!

— Я не виляю.

Казалось, Бобровская собирается засучить рукава.

— Чего ты ему наболтала?

Кася не ответила.

— Так спал он с тобой или нет? — отвернувшись, спросил Люциан без гнева, но с отвращением в голосе.

По лицу Каси пробежала тень.

— Поначалу.

Бобровская мрачно посмотрела на нее.

— Стало быть, вы оба меня обманывали.

— Я не обманывала. Ты же все знала. Ты сама меня заставила.

— Я заставила?! Вот она, твоя благодарность! Хотя чего еще от тебя ждать? Когда это я тебя заставляла? Он заболел тогда, не мог домой пойти, вот и остался ночевать. Он в ту ночь чуть не помер. Когда же вы успели? Разве что когда я из дому выходила. И потом, ты уже не маленькая, у самой тогда уже ребенок был. Ничего я тебя не заставляла, не желаю клевету выслушивать! Деревенщина — она и есть деревенщина. Хочешь исповедаться — ступай в костел! Так что убирайтесь-ка оба отсюда и Болека своего забирайте. Сил моих больше нет, видеть вас не хочу. Вот она, награда за мою доброту. Без вас мне лучше будет.

Люциан встал.

— Ладно, пойду.

— И ее захвати. Я ей пропасть не дала, из грязи вытащила. Ты сел, а она с дитем без куска хлеба осталась. Дед, Антек, тогда пить начал запоями. Сначала-то помогал ей немного, иногда рублишко подкидывал, но чем дальше, тем меньше. Его баба не выдержала, бросила его. Вся забота на мои плечи легла. Я ее ремеслу учила, да только до настоящей швеи ей пока далеко. Едва научилась нитку в иголку вдевать. Она мне во столько обошлась, что я на эти деньги могла бы настоящую мастерицу нанять в помощницы. Что, неправда?

— Неправда. Ты со мной как с прислугой обращалась, гроша мне в руки не давала. Мой папочка, Антек, тебе платил. Его сестра, помещица, денег прислала, а ты всё на машинку потратила.

Бобровская побагровела.

— Вот оно как! Ах ты, паскуда, тварь неблагодарная! Сучка паршивая! Я, значит, еще тебе должна, я перед тобой виновата? Да, Люциан, удружил ты мне. Сам человека пошел убивать, а мне эту козу подбросил. Все, хватит с меня! Раз ты, хамка, считаешь, что я тобой пользовалась, убирайся вон и не возвращайся больше. А тебе, Люциан, прямо скажу: с такими, как ты, лучше не знаться. Ни к чему мне эта головная боль. Вы оба молодые, а мне покой нужен, не хочу я лишних хлопот. Щигальский — мой друг, как говорится, с юных лет, я беречь его должна, он тоже такого не вынесет. Только ты вошел, он сразу в лице переменился, а у него сердце слабое…

— Во-первых, если сердце слабое, пусть идет к врачу и в больницу ложится. Нечего тогда по бабам бегать. Во-вторых, не бойся, я сюда больше не приду.