Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга I

У него был ключ, но, наверно, вчера он забыл его дома. Пришлось стучаться. Служанка открыла дверь.

— О, пан Ципкин! Где это вы гуляли целую ночь?

— У друга остался.

— Завтрак подать?

— Я уже позавтракал.

— Для пана есть письмо.

Ципкин вошел к себе в комнату. Девушка положила письмо на стул возле застеленной кровати. Оно было от отца, Бериша Ципкина. Он писал, что с заработками тяжело, мать болеет, у нее камни, Соня берет уроки. Беришу Ципкину предлагали войти в дело, но нужно было вложить шестьсот рублей. Еще отец напоминал, что настал месяц элул. Если Александр не может приехать на Дни трепета домой, то пусть хотя бы зайдет в синагогу в Варшаве. Письмо заканчивалось пожеланием счастья в новом году. Отец надеялся, что они с сыном скоро увидятся. Соня тоже написала по-русски несколько строк: правда ли, что в Варшаве так же скучно, как здесь? У них в местечке нет ни природы, ни людей. У здешних кавалеров одна амбиция: чтобы сапоги скрипели. Не у кого даже какую-нибудь книжку взять. Тут адвокат выписывает «Ниву», но с тех, кто просит почитать, требует денег… Не раздеваясь, Ципкин вытянулся на кровати. «Да, милая Сонечка, здесь так же скучно! Очень скучно, ты даже представить себе не можешь…»

Он задремал, и ему приснилось, что он в каком-то доме ходит из комнаты в комнату. Потолки и стены заросли окаменевшими грибами. Перед ним оказалась яма с водой, через нее проложен мостик. Ципкин попал в западню. Кто-то идет за ним следом, кто-то опасный. Это доносчик или провокатор. «Нет, живым я им не дамся! — говорит во сне Ципкин. — Лучше утоплюсь… Тридцать лет прожил, и хватит…» Он проснулся в холодном поту, сердце бешено колотилось. В оконное стекло барабанили капли дождя. Доносились тихие раскаты грома, будто этажом выше передвигали шкаф. Ципкин услышал, что к нему стучатся. Вошла служанка и протянула розовый конверт.

— Посыльный принес!

Ципкин, растрепанный и бледный, с красным отпечатком подушки на лбу, взял письмо. Девушка глазела на него, открыв рот: деревенским никогда не понять городских с их странными делами и привычками.

— Спасибо.

— Он ответа ждет.

Такие конверты были у Сабины. Ципкин вскрыл письмо. Да, это ее почерк, аккуратные округлые буквы с завитушками.

Уважаемый пан Ципкин!

К сожалению, я вынуждена нарушить свое слово и написать вам это письмо. Я равнодушна к собственности, но когда-то вы взяли у меня книгу стихов Альфреда де Мюссе в бордовом бархатном переплете. Я далеко не сентиментальна, но это подарок друга, который уже покинул юдоль скорби и пребывает в ином мире. Поэтому я категорически требую, чтобы вы вернули книгу немедленно. Кроме того, мне надо обсудить с вами еще кое-какие мелочи. Можете ли вы прийти к четырем часам в кондитерскую Спивака? Я выбрала кондитерскую на Налевках, так как не сомневаюсь, что это в вашем вкусе. Не забудьте книгу!

Ваша Сабина.

В Маршинове говорили, что в этом году к ребе на Рошешоно почти никто не приедет. Реб Шимен отделился от Маршинова и поселился в Стиктине, куда забрал всех, кто побогаче. В Маршинове решили, что скоро он перетянет туда и других хасидов, может, большинство. Владельцы постоялых дворов устроили собрание, на котором высказали всё, что думают о Йойхенене. Они называли его бездельником, дурачком, слабоумным и другими подобными словами. На собрании были еще и мясники, рыбники, шинкари и прочие, кто кормится от двора ребе. Кричали, что Йойхенен развалил Маршинов, лишил город заработка. Чем день и ночь мокнуть в микве, лучше бы думал о хасидах, как реб Шимен. Кто-то предложил послать ребе предупреждение: если он не помирится с реб Шименом и не вернет хасидов, то его прогонят из города. Один мясник заявил, что Йойхенена надо выгнать палками. Вспомнили, как когда-то, лет сто назад, раввина увезли отсюда на телеге, запряженной волами, прямо накануне субботы. Кричали, кипятились и, как часто бывает на собраниях, решили устроить собрание еще раз. Надо подумать, что делать с молодым ребе, который разрушает собственный двор. Знавал Маршинов хорошие годы, но теперь, видно, счастье переметнулось в Стиктин.

А тем временем в Маршинов начал съезжаться народ. Приезжать в этом году стали раньше, чем обычно. К первым покаянным молитвам собралось уже несколько сот человек. Появились и новые хасиды. Те, кто предсказывал, что на Дни трепета синагога будет пуста, стыдились смотреть людям в глаза. Каждый поезд, прибывавший на станцию верстах в двух от города, привозил толпу пассажиров. В извозчичьих телегах не хватало мест. Молодые шли со станции пешком, неся свои пожитки. На постоялых дворах было шумно, вытаскивали тюфяки, еду варили целыми котлами. Сразу подскочили цены на ночлег. Мясники бросились по деревням скупать скот, рыбники посылали на Вислу мужиков с сетями. Маршинов уже не мог всех вместить, а люди прибывали и прибывали на поездах, телегах, бричках и даже на пароходах по реке. Сколько Маршинов стоял, такого еще не было. Умные люди, которые все знают и на все находят ответ, ломали голову: что же случилось? Одни говорили, что Бог сжалился над Йойхененом, потому что дядя хотел отобрать у него место ребе. Другие объясняли, что народу просто любопытно посмотреть, как поведет себя Йойхенен, если реб Шимен пошлет его куда подальше. Маршиновские просвещенцы твердили, что, наверно, в мире ходят слухи о чуде, и сравнивали евреев с христианами, которые собираются на отпуст [189] Отпуст — благословение молящихся на выход из храма по окончании богослужения. или едут поклониться Ченстоховской иконе Божьей Матери. Так или иначе, но заезжие дворы Маршинова были переполнены. Хозяева, которые прежде никогда не пускали постояльцев, сдавали каждую свободную комнату, койку или угол. Бедняки находили ночлег на чердаках и в сараях. Иска-Темерл, которая сердилась и ругала Йойхенена, что он слишком не от мира сего, теперь рыдала, била себя в грудь и умоляла Бога простить ее за то, что огорчала своего сына-праведника.

А Йойхенен был напуган. Мать и другие родственники ругали его за то, что он позволил реб Шимену отделиться, но это его мало беспокоило. Йойхенен никогда не хотел быть ребе и не понимал, почему его хотят сделать вождем Израиля. Он считал это ошибкой, большой ошибкой. Йойхенен даже придумал план: он станет меламедом, это ведь великая заповедь — учить детей Торе. И не надо будет давать советы насчет торговли, докторов, армейского призыва и прочего, в чем он ни чего не понимает. Йойхенен просил Всевышнего, чтобы дядя Шимен взял все в свои руки, а его оставили в покое.

И теперь, когда в Маршинов приезжали тысячи и тысячи хасидов, Йойхенену было страшно. Чего хотят на небесах? Йойхенен помнил стих: «Погибели предшествует гордость» [190] Притчи, 16, 18. . Может, его хотят вознести, а потом, не дай Бог, сбросить в самую бездну? Может, это испытание? Может, он один из злодеев, которые несут на себе грехи мира? Йойхенен плакал на молитве и за книгой, поливал слезами страницы. Конечно, святые слова «Тикуней зогар» [191] Одна из частей книги «Зогар». выше его понимания. Здесь каждое слово, каждая буква, каждая точка полны глубочайшего смысла. Эти слова нельзя произносить вслух, на них опасно даже смотреть, ведь в них сокрыты целые миры. И все-таки Йойхенен не мог оторвать взгляда от святых букв. На полях остались пометки деда: убористый почерк, много сокращений, которых Йойхенен не понимал. Дед уже пребывает в лучшем мире, кто знает, как высоко вознеслась его душа. А здесь, на страницах — следы, оставленные его святым пером. Йойхенен часами смотрел на выцветшие острые, неровные буквы. Он ясно видел, как они излучают свет. Эх, будь дед жив! Йойхенен был бы счастлив иметь такого наставника. Йойхенен внимал бы каждому его слову. Но дед сейчас изучает Тору на небесах, а Йойхенен должен нести непосильный груз. Тысячи евреев хотят, чтобы он за них молился. Это поможет ему на Высшем суде, но с чем Йойхенен предстанет перед Господом? Какие у него заслуги? Ничего у него нет, кроме грешных мыслей. Одна и та же мысль преследует его день и ночь: может, бежать отсюда? Он отправится в изгнание, будет поститься, истязать тело, летом валяться на колючей стерне, а зимой в холодном снегу. И там, куда он уйдет, никто не будет называть его «ребе» и воздавать ему почести. Мама и Ципеле, дай им Бог здоровья, не будут приносить ему бульончика, молока в стакане и варенья на блюдечке…