Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга I

Через час после трапезы Мирьям-Либа вышла во двор. Она стояла перед домом и смотрела на луну. Азриэл сказал, до Пейсаха ровно четыре недели. Легкий ветерок приносил с полей резкие весенние запахи. Мирьям-Либа просто, без цели, пошла по тропинке, которую протоптали домашние и высушило солнце. Вдруг кто-то вырос как из-под земли. У Мирьям-Либы чуть не остановилось сердце. Это был Люциан — в меховой куртке и плюшевой шляпе, на ногах высокие сапоги бутылками. Он казался огромным и незнакомым. Мирьям-Либа онемела. Люциан твердыми пальцами крепко схватил ее за локоть. Она так испугалась, что даже забыла удивиться.

— Марьям, — сказал он тихо, но с силой в голосе, — бежим со мной. Сейчас или никогда!

Мирьям-Либа похолодела.

— Куда?

— За границу. У меня есть деньги, есть паспорт. Решай быстрее. Да или нет!

Мирьям-Либа дрожала, зубы стучали.

— Но мама…

— Знаю, знаю. Так да или нет?

— Откуда вы? — Она подняла на него глаза. В ее голосе звучали мольба и страх. Он напал на нее, как разбойник.

— В Варшаве был. Ты знаешь. Продал украшения. Я пришел за тобой. Хочу перебраться в Лемберг, потом в Париж. Там мы с тобой поженимся.

Мирьям-Либа обернулась назад. В любую секунду кто-нибудь мог выйти из дома. Она еле стояла на ногах.

— Родители знают?

— Никто ничего не знает.

— Мне одеться надо. — Мирьям-Либа сама толком не понимала, что говорит. Люциан выпустил ее локоть. Он был выше нее, к тому же стоял на холмике снега. Мирьям-Либа замерла, пораженная как выходкой Люциана, так и собственным страхом. Ей стало плохо, закружилась голова. Что-то подобное случилось с ней, когда она была маленькой. Она играла с тенью на стене, и вдруг тень ее ударила… Люциан отступил назад, и лишь теперь Мирьям-Либа поняла, где они находятся. Люциан стоял в тени вербы возле амбара. Мирьям-Либа пошла обратно, к калитке. Колени дрожали, она еле сдерживалась, чтобы не закричать. Вошла в темную переднюю, бросилась наверх по лестнице. Остановилась. По спине пробежал холодок. Звенело в ушах, разноцветные пятна кружились перед глазами. «Сейчас в обморок упаду», — мелькнуло в голове. Мирьям-Либа слышала, как плачет маленькая Тайбеле, а Юхевед успокаивает дочку, качая колыбель. Наверху, у себя в спальне, Шайндл и Азриэл, кажется, ругаются приглушенными голосами. Как же я уйду из дому? Мама не выдержит, и отец… Мирьям-Либа стояла перед дверью, скованная страхом. «Нет, не пойду! — говорила она себе. — Это их убьет…» В ней проснулось упрямство, даже ненависть к Люциану, хотя она только что умирала от любви. Она хотела войти в комнату, но не могла найти дверную ручку, долго шарила в темноте, как слепая. Наконец ей удалось открыть дверь. Комната была залита лунным светом. Мирьям-Либа ясно, как днем, видела кровать, книги, шкаф, листок бумаги на столе. Сегодня она сочиняла посвященное Люциану стихотворение… «Ничего не понимаю, — удивилась Мирьям-Либа. — Я же чуть не умерла от тоски…» Вдруг она вспомнила толстую старуху из Люблина и ее слова: «Будешь моей невесткой». Нет, ни за что! Не позволю продать себя, как корову на рынке… «Что я теряю? — спросил кто-то у нее внутри. — Так и так ведь умру…»

В голове стало пусто. Мирьям-Либа смотрела в окно, на глазницы луны, заснеженные поля, звезды, пораженная загадкой, которую сама себе загадала. Шагнула вперед. Почему я так дрожу? Силой он меня не утащит. Вспомнила его слова: сейчас или никогда, да или нет. Рассмеялась сквозь слезы. Какая же я трусиха!.. Мелькали воспоминания, как у того, кто тонет и в одно мгновение видит всю свою жизнь. Она выйдет за парня, который дал взятку полковнику, сына старухи с глубокими морщинами на лбу. Будет ходить в микву, рожать детей, ругаться со свекровью. Состарится до срока. Еврейская жизнь. Что есть у ее матери, у Юхевед? Здесь время остановилось, а мир велик, разнообразен и богат. Она станет графиней, женой Люциана, будет жить в Париже. Там бульвары, кареты, влюбленные дамы и кавалеры… Мама? Она ведь все равно умрет, доктора говорят, надежды нет… Другого она никогда не полюбит. Если сейчас она с ним не пойдет, будет жалеть всю оставшуюся жизнь.

Что же делать, что делать? Почему он ни разу не написал? Можно ли ему доверять? «А если это не он? Если это бес? — подумалось Мирьям-Либе. — За кого он меня принимает? Я что ему, собака — свистни, и прибегу?» Она посмотрела на дверь. Запереться на цепочку? Закричать, позвать на помощь? Нет, глупо. Она выйдет к нему и поговорит. Не сейчас, сначала успокоится. Она смотрела в окно, пораженная их любовью, ее странной судьбой, которая с детских лет бросает ее из огня да в полымя, посылает ей беды и мучения, которые она ото всех скрывает… С какой стати я должна бежать? Почему именно я? Куда он меня увезет? Мне придется креститься… Вдруг Мирьям-Либа вспомнила где-то слышанную историю: в ночь на Йом-Кипур девушка бежала с христианином. Теперь она собирается сделать то же самое…

Страх то отпускал, то опять возвращался. Я ведь все потеряю: мать, отца, Шайндл, Ципеле… Чтобы я, Мирьям-Либа, крестилась? Поклонилась Иисусу? Нет, нет! Не пойду к нему. Лучше умереть!.. Мирьям-Либа заперла дверь и еще подперла ее табуреткой. Открыла шкаф, всмотрелась в затхлую темноту. «Наверно, мне все это мерещится, — подумала она. — С ума схожу, как дядя Хаим-Йойна, который на поясе повесился…» Мирьям-Либа протянула руку, нащупала платье. Села на кровать, прислушалась. Сердце стучало, как молоток. К горлу подступила тошнота, рот наполнился безвкусной слюной. «Сейчас упаду», — подумала она и рухнула на постель, но это был не обморок. Она будто спала наяву, губы шептали что-то бессмысленное. Перед ней проплывали лица, глаза, фигуры. Она помнила, что Люциан ждет внизу и надо решить: сейчас или никогда, да или нет…

Ей снилось, что сегодня суббота и они живут в Ямполе, на Песках. Отец храпит после обеда, мама дремлет, Юхевед и Шайндл пошли прогуляться. Ципеле спит в колыбели. Мирьям-Либе скучно.

— Мама, можно поиграть?

— С чем ты играть собралась?

— С черепками.

— Ты что! Суббота же сегодня, какие еще черепки?

— А что мне делать?

— Покачай ребенка.

— Она спит уже.

— Еще покачай. Она скоро проснется.

— А мелом можно писать?

— Я тебе покажу мел!

— Я классы хочу нарисовать.

— Нельзя в субботу.

— Тогда на улицу пойду.

Дверь заперта.

— Мама!

— Дай поспать, надоела! Сейчас встану, уши надеру!..

Мать опускает на пол босые ноги с отросшими ногтями, чепец падает с маленькой стриженой головы.

— Калман, где плетка? Сейчас я ей задам! Три шкуры спущу!..

Мирьям-Либа рванулась прочь и очнулась. Заснула, а он ждет там, на холоде. Он же замерзнет! Наверно, долго спала. В доме тихо. Он ушел, ушел! Руки и ноги словно отнялись. Надо с ним поговорить. Если он еще здесь! Мирьям-Либа кое-как доковыляла до шкафа. Надела бумажное платье, меховой жакет. Еще переобуться надо. Она сняла домашние туфли и надела башмаки с застежками. Шаль тоже возьму, пригодится. Мирьям-Либа выдвинула ящик. А теплое белье где? На улице холодно, только простыть не хватало. Так, так, так. Что еще? Платок. К свадьбе Шайндл мать браслет подарила. Вот он. Серьги в ушах. Что я делаю? Готовлюсь к побегу? Не может быть, это сон, наваждение. Мирьям-Либа ущипнула себя за щеку. Нет, не сон. Страх испарился. Теперь все было нипочем. «Ну и убегу! И крещусь…» — говорил кто-то внутри нее, темный, бесплотный, мягкий, как паутина, и насмешливый. Она тихо, без скрипа открыла дверь и на цыпочках стала спускаться по ступеням. Все спят. «Я как воровка», — засмеялась она про себя. Все равно он уже ушел… Кто-то закрыл входную дверь. Мирьям-Либа сняла цепочку и медленно ее опустила, чтобы она не стукнула о дерево. На пороге вдохнула свежий ночной ветер с полей. Усталость исчезла, Мирьям-Либа была полна сил. Вдруг она увидела его. Он кинулся к ней, но она приложила палец к губам. Подошла и тихо сказала: