Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга I

Вдруг он услышал шорох. Рука легла на рукоятку пистолета. Люциан затаил дыхание. Кто-то возился у входной двери. Раздался скрип. Сыщик? Люциан взвел курок. А может, это Мирьям-Либа? Он встал и на цыпочках прокрался на кухню. И тут кто-то чиркнул спичкой. Да, это была Мирьям-Либа, одна, без ребенка. Муж и жена молча смотрели друг на друга. Спичка обожгла Мирьям-Либе пальцы, она отшвырнула ее, и огонек еще секунду тлел на полу, пока не погас. Опять стало темно.

— Где Владзя?

— Подбросила… в монастырь…

Кажется, Мирьям-Либа усмехнулась.

— Где он?!

— У твоей сестры.

— Почему?

— Так.

Снова повисла гнетущая тишина.

— Ты замок испортил.

— Да, наверно.

— Все, что ты умеешь…

— Я пистолет взял.

— Зачем он тебе? Кого-то застрелить собрался?

— Если понадобится.

— Полицейский был, — помолчав, сказала Мирьям-Либа. — И у Фелиции тоже.

Люциан не ответил. Стараясь ступать бесшумно, вышел в комнату и сел на диван. Глаза привыкли к темноте, он видел все, каждую мелочь. Странно прийти в дом, который перестал быть твоим домом, и разговаривать с женой, которая тебе больше не жена. Вдруг Люциан вспомнил время, когда Владзи еще не было, а они с Маришей скитались по городам, жили в меблированных комнатах и грязных гостиницах. Мирьям-Либа что-то делала на кухне, но света так и не зажгла. Внезапно Люциан ощутил страшную усталость. Ноги стали как ватные. Не снимая пальто и шляпы, он вытянулся на диване и закрыл глаза. Пусть приходят, пусть забирают! Так и так все потеряно: тело, душа, будущее, надежда. Может, в тюрьме будет даже лучше, там он хотя бы отдохнет. Вошла Мирьям-Либа.

— Спишь?

— Нет.

— Тебя ищут. Хотели в газете написать, Марьян еле отговорил.

— Было в газете.

— В какой?

Люциан не ответил. Что за дурацкий заголовок: «Человек-зверь…» Постоянная рубрика… Мирьям-Либа открыла шкаф, пошарила в нем, попыталась что-то найти. Она будто кружилась на месте. Вдруг опустилась на стул.

— И что теперь?

— Все, капут.

Он услышал это слово в Германии, когда они перебирались во Францию.

— Зачем ты приводил ее к Фелиции? Похвастаться хотел?

— Пусть похвастаться.

— Ты столько об этом рассказывал, пока не сделал.

По голосу Люциан понял, что Мирьям-Либа не злится на него. Она спокойна и хочет с ним поговорить. Он не ответил, она повернулась на стуле и расстегнула пальто.

— Есть только один выход: уехать за границу, — повторила Мирьям-Либа слова Фелиции.

— А как же ты и ребенок?

— Какой ты заботливый стал! Ничего, как-нибудь. Или от голода умрем, или побираться пойду. Думала бонной устроиться, но я же беременна…

У Люциана кольнуло сердце.

— А ты уверена?

— Уверена.

— Да, все пропало.

— По крайней мере, ты спасешься, — продолжала Мирьям-Либа. — А что, нам будет лучше, если ты в тюрьму сядешь? И для Марьяна позор. Он рвет и мечет.

— Ты его видела?

— Видела.

— Ну, ему-то я ничего не должен. Я ему своей сестры не сватал. Его отец, сапожник, в накладе не остался. Я перед ними не в ответе.

Мирьям-Либа помолчала. Немного придвинула стул.

— Люциан! — Ее голос осекся. — Почему ты злишься? Это ты меня предал, а не я тебя. Я ведь сколько раз тебя прощала. Больше, чем любая жена на свете. Ты сам знаешь, сколько я от тебя вытерпела. Это только тебе и Богу известно.

— Так чего ты хочешь?

— Хочу знать только одно: любишь ли ты ее. Если да, то…

— Если да, то что? Так и так я все потерял. Я больше не существую. Понимаешь, нет? Считай, что ты вдовой осталась. Хочешь, возвращайся в еврейство. Для евреев я тебе не муж и ребенка у тебя нет. Для них ты как девственница. А мне теперь все равно. Я пришел за пистолетом и сейчас уйду.

— Зачем ты так говоришь? Ты сделал глупость, но ты можешь бежать за границу. Если я тебе еще нужна, я к тебе приеду, если нет, возьми с собой ее или кого хочешь. Ты еще молод. Еще сможешь найти свое счастье.

— Ай, перестань. Молод! Счастье! А кому оно нужно, это счастье? Болтаешь, как дурная баба.

— Почему же, Люциан, милый? Даже тот, кто нарушил закон, остается человеком. Бог милостив. Царь Давид совершил куда больший грех… Ты же христианин.

— Если и христианин, что с того? Замолчи.

— Ты можешь перебраться в Пруссию. Фелиция даст денег.

— Пошла она к черту со своими деньгами!

— А что ты собираешься делать? Валленберги, наверно, все знают, раз об этом в газете написали.

— Все знают, весь мир знает.

— И тебе не стыдно?

— Нет, не стыдно. А если и стыдно, тебя это не касается. Ты теперь свободна, как птица. Если не можешь выйти замуж, так можешь любовника найти. Кому-нибудь приглянешься. В Кракове крещеный опять может стать евреем. И твой отец тебя примет…

— Ты хочешь, чтобы твой сын стал евреем?

— Говорю же, мне все равно. Будто в могиле лежу.

Мирьям-Либа хотела зажечь свет, но Люциан не позволил. В квартире была задняя дверь, и он готов был бежать или через главный, или через черный ход, если кто-нибудь постучит. А в темноте бежать проще, к тому же темнота подходила к его настроению. Мирьям-Либа отрезала ему кусок хлеба, намазала вареньем, которое дала ей Фелиция, и налила стакан воды. Люциан жевал, и ему казалось, что он нищий бродяга, которому добрая женщина дала поесть. Бодрость и сила куда-то испарились. Удача отвернулась от него. Надо же им было прийти с ревизией именно в эту ночь. Люди совершают преступления и похуже, но не попадаются. И что он такого сделал? Он Касю не принуждал, она его любит. Разве мало мужчин женится на молоденьких девушках? И какая разница, скажет ксендз пару слов или нет? Люциан недолюбливал всяких нигилистов, анархистов, народников, или как их там, но с какой стати правительство и духовенство вмешиваются в частную жизнь? Совершеннолетние, несовершеннолетние — что за глупость? Почему церковь имеет право связывать людей на всю жизнь? А ведь евреи поступают гораздо умнее и благороднее, вдруг подумал Люциан. Ципеле вышла замуж в двенадцать лет. И если у них муж хочет расстаться с женой, он всегда может без церемоний дать ей развод. Азриэл ему рассказывал. По еврейским законам даже за изнасилование полагается не такое уж большое наказание. Люциан не раз перелистывал Ветхий Завет. И Якоб, и даже Мойжеш [129] Якоб и Мойжеш — Иаков и Моисей по-польски. имели по нескольку жен. Люциан всегда терпеть не мог евреев, но вдруг почувствовал симпатию к народу, из которого происходит его сын. А что, если стать евреем? Он начал фантазировать. Он возьмет Маришу и Касю, уедет с ними в Палестину и там примет еврейскую веру. На Востоке многоженство не запрещено. Отец Мариши, Калман, помирится с дочерью и зятем. Приданое даст… Владзе сделают обрезание, так возникнет новый род…