Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга I

— Кто такая?

— В «Звезде» ее нашел, во Млынове.

— Шлюшка?

— Нет, ее только сегодня совратили. Совративший — граф.

Ревировый проснулся окончательно, улыбнулся во весь рот, показав крупные, редкие зубы.

— С чего это ты взял?

— Извозчик донес, он наш человек. Графа зовут Люциан Ямпольский, это она сама говорит. Она в служанках была на Фурманской, а он ее оттуда забрал, привез в «Звезду» и…

Ревировый уселся поудобнее, поправив лежавшую на стуле кожаную подушку, и застегнул мундир. Он не поверил ляху, но история его заинтересовала. Чаще всего в участок приводят пьяниц и старых шлюх, которые сами хотят, чтобы их арестовали, потому что им негде ночевать. Ревировому захотелось допросить девочку, но его недавно перевели из России, и он не знал польского языка. Полицейский осмотрел Касю с головы до ног, и его чуть раскосые, глубоко посаженные глаза весело сверкнули. Ревировый взял из пачки бланк протокола, попробовал перо на ногте указательного пальца и обмакнул в полупустую чернильницу.

— Как тебя зовут?

— Кася.

— Кася? Так. Фамилия?

— Как твоя фамилия? — перевел поляк.

Кася молчала.

— С тобой говорят! Отвечай!

Кася не шевельнулась.

— Глухая, что ли?

— Говори, как тебя зовут, пакость маленькая!

— Кася.

— Фамилия! Фамилия как твоя? Кася — это что? Это имя. Вот меня зовут Стефан Круль. А тебя?

— Не помню.

— Не помнишь своей фамилии? Как зовут твоего отца?

— Антек.

— Антек. Дальше?

Кася молчала.

— Крепкий орешек, — процедил сквозь зубы ревировый. — Где живет твой отец?

Стойковый снова перевел на польский.

— На Фрета.

— Какой дом?

Кася даже не моргнула.

— Дом какой, тебя спрашивают!

— Не знаю.

— Что он делает, чем занимается?

— М-м-м…

— Кто он? Сапожник? Портной? Кузнец? Вор?

— Он работает.

— Где работает?

Кася не знала, что отвечать.

Ревировый мигнул стойковому. С минуту они тихо совещались. Ревировый испустил утробный смешок.

— Как, говоришь, графа зовут?

— Люциан Ямпольский, — ответила Кася.

— Где он живет?

Этого Кася тоже не знала.

— А твои хозяева где живут?

— На Фурманской, дом три.

— Как зовут хозяина?

— Пан Врубель.

— Ну, хоть что-то, — сказал ревировый то ли стойковому, то ли сам себе. — Надо будет допросить этого Врубеля. Сколько тебе лет?

— Пятнадцатый год.

— Пятнадцатый? Рано начала. Что он с тобой делал?

Ревировый еще долго допрашивал Касю, стойковый переводил. Полицейские привели других задержанных, но тем пришлось ждать. Кася ответила на все вопросы. Как оказалось, у нее плохая память только на имена и адреса. Ревировый даже ущипнул ее за щечку.

— Есть хочешь, наверно?

— Нет. Да.

— Погоди, сейчас…

Ревировый взял другой бланк, что-то вписал.

— Веди ее вниз.

— Пошли!

Стойковый осторожно взял Касю за локоть. Они спустились в подвал. Кто-то открыл дверь, и Касю втолкнули в темное помещение. Дверь снова закрылась у нее за спиной. Кася поняла, что она в камере для заключенных, но ничуть не испугалась. Здесь воняло, кто-то храпел, кто-то стонал во сне. Наверно, это была женская камера. Глаза привыкли к темноте, и Кася смогла различить свернувшиеся на полу человеческие фигуры. Понемногу, как во сне, проявлялись лица, глаза, волосы.

— Эй, чего встала у двери? — раздался простуженный голос. — Проходи, милости просим!

И тут же — хриплый смех, скрипучий, как пила.

— Глянь-ка, блядь молоденькая! — отозвался кто-то из темноты.

Арестантки зашевелились, просыпаясь. Посыпались проклятия и непристойности. Одни женщины садились на полу, другие вставали. Сквозь зарешеченное окошко проник голубовато-белый луч зимнего рассвета.

— Смотри, у нее шаль.

— Мамочки мои, она ж совсем ребенок!

Одна из арестанток отпустила грязную шутку, другие захохотали. Толстая баба чиркнула спичкой.

— И правда малая совсем! Иди сюда, детка, дай-ка мне твою шаль…

Касю продержали недолго. Через сутки ее выпустили. Тот самый городовой, который ее арестовал, отвел ее к отцу на улицу Фрета. Антека не было дома. Его сожительница, склонившись над корытом, стирала белье. Когда полицейский ввел Касю, баба застыла, открыв рот и подняв мокрые руки.

— Это она с твоим отцом живет? — спросил Касю стойковый.

— Да, она.

— Ты его жена, или так живете?

— Так, господин полицейский. Он не хочет к ксендзу идти, а что я могу сделать? Вот и живем в грехе.

— В грехе, говоришь? А ты знаешь, что по закону вам за это наказание полагается?

— Знаю, мил человек, знаю, да ничего поделать не могу. А что с ней-то такое, Господи? Что она натворила? Украла что-нибудь?

— Нет, хуже.

Стойковый выложил бабе всю историю. Теперь полиция ищет Люциана Ямпольского. Баба вытерла руки о передник.

— Беда-то какая! Позор какой! Что будет, когда отец вернется, узнает?! Он здесь, господин полицейский, позавчера был. Спрашивал, где она служит, а я, дура, ему и сказала.

— Вызовем тебя как свидетельницу. Зачем сказала-то?

— Всю правду расскажу, вот вам крест! Зашел, нарядный такой, франтоватый, говорил так красиво. Дескать, жил с ее матерью, а она ему как дочка. Ну, а что я понимаю? Я ж из простых, даже читать-писать не умею. Вот и сказала ему. Говорю: «На Фурманской служит, у господ Врубелей». Еще говорю: «Лучше бы пану ее в покое оставить, а то отец не любит, когда ее с панталыку сбивают». А он поблагодарил и ушел. Я-то подумала, может, он хочет ей подарок сделать, из одежды чего. Такое время сейчас, все пригодится, любая вещь. А он вот что задумал, хитрый черт! Ей же пятнадцати еще нет. Что из нее вырастет теперь? Антек для нее старался, хорошее место нашел для единственной дочки. А ты, корова, о чем думала, где твои глаза были? Зачем с ним пошла? То-то наши враги порадуются…

— Ничего, поймаем птичку. Пойдет под суд, никуда не денется.

— Поймайте, поймайте. Пусть ответит за свои делишки. А то прикинулся ягненком, говорил так сладко, прямо куда там. Я ему сесть предложила, вот на эту табуретку. А Антеку ничего не рассказала. Он такой, кровь взыграет, может и прибить. Как он тебя уговорил, зачем с ним пошла? Совсем голова не варит? Отвечай, когда тебя спрашивают!

Кася молчала.

— Испортил бедную девочку, подонок. Хоть бы только не понесла от него! Если соседи узнают, нам тут жизни не будет. Как бы он еще меня в чем не обвинил! Разве я виновата, пан стойковый? Откуда мне было знать, что это такая хитрая бестия? Меня учили, что надо отвечать, когда спрашивают, мы же не в лесу живем. Хоть я и грешна, но в костел каждое воскресенье хожу, и в дождь, и в снег. Как говорится, Богу Богово. Свечку ставлю своему святому. На Пасху ксендз приходит на хлеб побрызгать, так я его никогда с пустыми руками не отпускаю. Чем хата богата, знаете ли. Хотела ей матерью стать, ведь Стахова, ее родная мать, земля ей пухом, мне как сестра была. Но Антек говорит: «Пусть к труду приучается»…