Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга I

— Ну, вот, если надо…

Люциан протянул ей десять грошей.

— И все? Я за свой труд меньше злотого не беру.

Люциан еле сдержался, чтобы не плюнуть ей в рожу.

— На злотый.

— Свечку погасить не забудьте, а то еще пожар устроите.

— Здесь же холод собачий.

— Утром затоплю. Тяга слишком сильная, все тепло через трубу улетает.

Баба вышла. Люциан попытался запереть дверь, но ключ не поворачивался в замке. Цепочка была без крючка.

— Ну, снимай шаль. Проголодалась?

— Нет.

— Тогда давай ложиться спать.

— А ты домой не пойдешь?

— Я с тобой останусь.

— А где ты ляжешь?

— С тобой в кровати.

Во взгляде Касиных серых глаз была и детская невинность, и взрослая хитринка.

Реб Менахем-Мендл Бабад сидел у себя в раввинском суде на Крохмальной, десять и изучал «Пней Иешуа» [125] «Пней Иешуа» — комментарий к Талмуду, сочинение рабби Янкева-Иешуа Фалька (1680–1756). . На столе лежал том Талмуда, были разбросаны листы рукописи, стояла чернильница со стальным пером. Поднявшись рано утром, реб Менахем-Мендл сам поставил самовар, закурил трубку и сел писать комментарии. Днем не было времени, очень много мужчин и женщин приходило за советом. К раввину обращались даже воры и проститутки. Они просили высчитать, когда годовщина смерти кого-нибудь из их родственников — единственная заповедь, которую выполняли эти люди. В помещении суда стоял ковчег со свитком Торы, конторка, чтобы класть молитвенник, и подсвечник: посетители приносили длинные свечи, которые зажигают по умершим. Да, Крохмальной улице нужен был раввин, но платить ему — это другой вопрос. У реб Менахема-Мендла был помощник, который собирал для него деньги, но, во-первых, он брал себе двадцать процентов, во-вторых, жена раввина Тирца-Перл подозревала, что он подворовывает. С каждой неделей становилось все хуже. В Варшаве платишь постоянно. За квартиру — не на год вперед, а каждый месяц. Масло покупают лотами, молоко квартами, дрова вязанками, картошку фунтами. Каждый поход в мясную лавку или на рынок был для Тирцы-Перл унижением. Она даже фунта мяса не могла купить, брала три четверти. В Варшаве едят много, соседки готовили огромными горшками. Благодаря торговле с Россией в Польше настало изобилие. Евреи, чтоб не сглазить, зарабатывали хорошие деньги. Строились здания, открывались магазины. Рядом с домом реб Менахема-Мендла была чулочная мастерская, ткацкая мастерская и фабрика по производству содовой воды, не говоря о сапожниках, портных, столярах, резчиках, скорняках и Бог знает о ком еще. Да, евреи торговали и богатели, но раввин — не торговец. Чего ему не дадут, того у него и не будет.

Реб Менахем-Мендл сгреб в кулак рыжую бороду. Магаршо [126] Магаршо — Шмуэл-Элиэзер Эйдельс (1555–1631), один из величайших комментаторов Талмуда. задает вопрос, «Пней Иешуа» пытается ответить, но что-то не сходится, что-то непонятно. Получается, у Раши действительно противоречие, но ведь такого не может быть. Наверно, сегодняшнее поколение и правда глуповато, не может понять мудрецов. Все-таки надо постараться, вдруг озарение снизойдет… Реб Менахем-Мендл затянулся трубкой, отпил глоток слабого чая, потер высокий лоб. Да, вопрос не из легких!

Он задумался. Всей семьей перебрались в Варшаву, и что? Азриэла не узнать. Ведь уже отец, а ходит в коротком пиджаке, сидит на студенческой скамье, доктором хочет стать. Дочь Миреле учится на парикмахера, замуж не собирается, ушла от родителей, клиенткам волосы расчесывает. Реб Менахем-Мендл остался без детей. За что ему такое? Он считал, что сам виноват. Азриэлу предлагали в невесты дочь раввина из Скаршова, но он, реб Менахем-Мендл, предпочел дочь богача Калмана, у которого другая дочь крестилась. Да и сам Калман женился на распутнице. Как говорится, паршивая овца все стадо портит. Кто будет читать по реб Менахему-Мендлу поминальную молитву? Как бы не пришлось ему предстать перед Всевышним с пустыми руками.

— Ладно! Так что там говорит «Пней Иешуа»?..

Кто-то постучал в наружную дверь. Жена, наверно, еще спит. Реб Менахем-Мендл сам пошел открывать. На пороге стояла женщина. Реб Менахем-Мендл резко отвернулся.

— Отец, это я!

Это была Миреле.

— Ах, это ты? Входи.

Реб Менахем-Мендл покраснел. С тех пор как дочь ушла из дома, он стеснялся ее, как посторонней. Вместо шали она теперь носила шляпку и блузку. И кажется, мылась душистым мылом. Реб Менахем-Мендл сделал затяжку из трубки.

— Что скажешь хорошего?

— Белье оставила, забрать хочу.

— Ясно.

— Мама спит?

— Наверно, спит.

— Отец, что ты на меня сердишься?

— А что, не должен? Твой брат совсем в гоя превратился. Мне сказали, он с этой выкрестившейся видится. Ты из дома ушла. Мне из-за вас стыдно людям в глаза смотреть.

— А что я такого делаю? Ремеслу учусь.

— Сперва еврейская девушка должна замуж выйти.

— А за кого? За Йойну, что ли, бездельника этого? Ты же сам сказал, что он дурак.

— Я сказал?! Боже упаси!

— Чем за такого замуж, лучше до седых волос в девках сидеть.

— Ты и так уже до седых волос досиделась. Тебе, чтоб не сглазить, двадцать четыре года. У других в твоем возрасте уже дети большие.

— И что? Успею еще. Встретила тут одного из Скаршова. Говорит, Йойна женился, меламедом стал, у него давно семеро по лавкам. Что я там забыла? Отец, посмотри на меня. Я тебе не чужая, на меня можно смотреть. Видишь, как я одеваюсь? Я работаю и зарабатываю, никому ничего не должна. Это что, грех?

— Замуж надо выйти!

— Мне не семьдесят лет, выйду еще. За того, кто мне понравится, а не за шпану, которую сваты предлагают. Я что, Бога этим оскорбляю?

Реб Менахем-Мендл вышел из себя.

— Никто не может оскорбить Всевышнего, благословен Он! Заповеди не Ему нужны, а человеку. После свадьбы не до глупостей, но одинокий человек легко может оступиться. Нужно ограждать себя от грехов. Талмуд говорит: кто часто бывает в лавке с благовониями, тот благоухает, кто часто бывает в кожевенной мастерской, тот воняет. Безбожники заманивают других в сети. Эти умники не лучше грабителей и убийц!

— Есть и среди них приличные люди.

— Они только о теле заботятся, будто Всевышнего, благословен Он, и вовсе нет. У них все кошерно. Сперва злое начало подталкивает к мелкому грешку, а дальше больше. Если нет ни Закона, ни Судии, не дай Бог, значит, ничего нет. Так почему же нельзя творить зло?

— Есть человек.

— А что такое человек? Если он не служит Всевышнему, он животное. Хуже животного. Хищник убивает, чтобы жить, а злодей совершает грех для удовольствия.

— Отец, а кто для тебя злодей? Крестьянин, который трудится, чтобы прокормить весь мир?

Реб Менахем-Мендл запнулся.