Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга I

— Какое безобразие! Если бы пан граф отправил нам телеграмму, мы прислали бы карету. Мы хотели дать вашему отцу приличный дом или даже оставить его здесь, в замке, но у милостивого графа свои капризы. Сказал, что хочет жить на природе. Кареты он тоже не захотел, взял только одну старую клячу. Мы делаем, что можем, но ему почти ничего не нужно. Кажется, у Тургенева есть такой герой. Забыла, как роман называется…

— Я не знаю русского языка и не читаю их литературы… Отец многим владел в своей жизни, а тот, кто много имел, потом с презрением смотрит на так называемые удобства…

— Как это верно! — подхватила Клара. — Роскоши хотят те, у кого ничего нет, но, едва чего-то достигнешь, как все это сразу приедается. Поэтому старые аристократы не такие алчные, как парвеню…

— Да, да.

— Вы похожи на отца, но лишь чуть-чуть. Какое-то неуловимое сходство. Мы хотели отдать пану графу картины, но у него нет для них места. С другой стороны, оставить их здесь — тоже нет смысла. Мы держим их в комнате на втором этаже. Там есть и портрет вашего отца в молодости…

— Да, он тоже когда-то был молод. Но кажется, ему осталось недолго.

— О, пусть пан граф так не говорит! На все воля Божья. Под Ломжей один помещик дожил до ста одиннадцати лет. В восемьдесят четыре он женился на молодой женщине, подруге своей дочери, и она родила ему троих детей.

— Трудно поверить, что в таком возрасте можно стать отцом. Пусть пани простит мне вульгарность, но в таких случаях всегда есть помощник.

Кларины глаза блеснули. Она опять осмотрела Люциана с головы до ног. Одежда помята, воротник не очень чистый, но осанка и манеры благородного человека. Во взгляде — одновременно гордость и застенчивость, что так свойственно представителям старинных родов. При этом он не лишен какого-то мальчишеского обаяния. «И красив, — подумала Клара. — Видно, что волосы слегка поредели, но до лысины еще далеко. Зачем такой красавчик связался с прислугой? Ему бы все женщины на шею вешались, для этого ему не хватает только денег и кого-нибудь, кто бы его поддержал».

— Может, пан граф желает чего-нибудь выпить? Буду рада, если пан граф согласится остаться на обед.

— На обед? Нет, благодарю вас.

— Ваш тесть, мой муж, куда-то уехал. Я сегодня одна. Было бы очень благородно с вашей стороны составить компанию одинокой женщине.

— Мне было нелегко сюда прийти. Пани сама понимает. Ваш муж видит во мне не зятя, а врага. Если бы я знал, что он дома, я бы тут не появился. Я попал в странное положение. По правде говоря, попал еще тогда, когда взялся за оружие и пошел защищать нашу несчастную родину. Другие смирились с кацапами и их режимом, но я остался бунтарем. Это мой характер, отсюда и мои беды. За эти годы я столкнулся с тем, что изменило мои взгляды. Увидел, так сказать, голую правду, без прикрас. Я не стал, как это называется, анархистом или социалистом, как известный Бакунин. Не верю, что чернь может существовать без правителя. И знаю, что, если один из них захватит власть, он станет гораздо более опасным, чем те, кто обладает врожденным талантом и умением править. Я приехал во Францию почти сразу после Коммуны, повидал ее героев и их аппетиты. С другой стороны, я узнал, что в народе немало достойнейших людей, надо только суметь их найти. И вот я попал в положение, из которого ни туда, ни сюда. Хочу строить свою жизнь по правде, которую видел собственными глазами, но из-за этого я со всеми в ссоре. Вот и сейчас как в тисках…

— Мой милый граф, нет такой болезни, которую невозможно вылечить деньгами и терпением. Один мой друг говорит: любому человеку нужен либо врач, либо адвокат. Не знаю, граф, что с вами произошло, но могу порекомендовать вам обоих. Смотря кто вам нужнее в данный момент.

Клара насмешливо посмотрела на Люциана и подмигнула. Снова стала его разглядывать — пристально, внимательно, с женским любопытством. Он сидел на краешке стула, словно готовый в любую секунду вскочить и убежать, и смотрел прямо, но чуть поверх ее головы. Клара подумала, что у него рыжие ресницы и что он выглядит гораздо старше, чем показалось ей поначалу. В его взгляде было такое напряжение, что она тоже насторожилась.

Оба немного помолчали. Люциан прикусил губу.

— Мадам, вы говорите со мной как друг, а я отвык от этого в наше эгоистическое время. Выросло поколение людей, которые совершенно не хотят понимать других. Даже французы уже не те, что были раньше, когда наш великий поэт Мицкевич нашел пристанище в Париже и создавал там свои гениальные произведения. Я был во Франции и знаю, что говорю. Моя мать воспитала меня верующим человеком. Я грешен, но веры в Бога не утратил. Но как я могу серьезно относиться к церкви, если Папа защищает и жертв, и палачей? Я имею в виду Австрию. Когда я вижу, что католики, братья по вере, воюют, убивают друг друга, а потом идут в одну и ту же церковь молить Матерь Божью о победе, мне становится и горько, и смешно. Русские и пруссаки не католики, но тоже христиане, по крайней мере, так они утверждают. И это не мешает им грабить и убивать других христиан. Я знаю, как светские люди смотрят на религию. Она для них как игра, как оловянные солдатики, с которыми играет мой Владзя. Но я не могу быть столь циничным и лицемерным. Я могу грешить, но я признаю Бога, не считаю Его выдумкой…

«К чему это он?» — подумала Клара.

— Мой милый граф, на этот вопрос ни вы, ни я не сможем ответить.

— Хочу рассказать вам, что уже давно лежит у меня на сердце. Я мало знаком с еврейской верой. Заглядывал в Ветхий Завет, но не знаю… Как это?.. Забыл. Меня с детства приучали относиться к еврею как к низшему существу, врагу, антихристу. Но теперь я на многое смотрю по-другому. Я знаю, что и прусские, и французские евреи сражались на последней войне и даже проявляли героизм, но никогда два еврейских войска не выступали друг против друга. Евреи разобщены, но какая вера без единства? Как могут враждовать дети одного Бога?

— Вы говорите, как друг и защитник евреев. Наверно, это графиня так на вас повлияла.

— Отнюдь нет. Мы с ней никогда не говорим о религии. Мариша — так я ее называю — стала правоверной католичкой. Трагедия евреев в том, что они учат своих сыновей, но совсем не обращают внимания на дочерей. Мне рассказывали, что этот, забыл название книги, запрещает обучать девочек религии. Не вижу в этом логики. Я бы сравнил еврея с человеком, который строит дамбу, но оставляет в ней щель. Как в истории про Шейлока. У еврея отбирают дочь, и он вынужден начинать все сначала. Есть, кажется, какая-то птица, которая делает подобную ошибку. Я где-то об этом читал, но точно не могу вспомнить. У каждого создания есть свой изъян, кардинальный изъян.

— Я вижу, граф, вы много читаете и размышляете.