Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга I

— Что ж…

— Что мне делать, Йойхенен? Не могу я, с души воротит. Откуда такие берутся?

— Люди разные бывают.

— Твой отец — вот это был настоящий праведник, да охранят нас его заслуги. И ты в него. Твой дядя реб Шимен — человек тяжелый, но он умный. А у тех — все по-простому. Рыгают за столом. В час пополудни вся семейка спать ложится, храпят, как медведи. В три встают, голодные, как после поста. Одно на уме — поесть.

— Ребе — человек ученый.

— Ты говоришь, как ребенок. Я, женщина, и то у него ошибки нахожу. Если бы реб Исруэл, переписчик, их не исправлял, над этим ребе весь мир бы смеялся. А он реб Исруэлу даже не платит. Обещает золотые горы и обманывает. Он не ребе, а лавочник, да еще и вор в придачу.

— Мама!..

— Что ты так перепугался? Если кто-то называет себя ребе, это еще не значит, что он и правда ребе. И водонос может быть ребе, и ребе может быть жуликом. Что название? Ложь.

— Да, мама, ты права.

— Иойхенен, скажи, что делать?

— У евреев есть развод.

— Сынок, мне перед людьми стыдно будет. Вот Шимен порадовался бы! Да и не даст он мне развода. Если б я тебе рассказала, как он себя ведет, какие слова говорит, ты бы не поверил.

— Даже слышать не хочу.

— Йойхенен, я на несколько недель приехала. Может, в себя приду.

— Конечно, мама, оставайся. Я по тебе скучал.

— Думаешь, я по тебе не скучала? Каждую минуту о тебе думала. Ентл — моя дочь, но жизнь среди таких людей ее немного испортила. Ты ведь знаешь, женщина есть женщина. Как у мужа в семье заведено, так она и делает. Но я-то уже стара, чтобы привыкнуть.

— Оставайся, мама.

— А ты похудел. Шрага-Майер ест с утра до вечера, а ты все постишься. Совсем плохо выглядишь, маленький мой…

— Мама, пожалуйста!..

— Что пожалуйста? Твой отец, царство ему небесное, себя замучил, и ты хочешь. Всевышнему бесконечные посты не нужны, это грех. Ты сам знаешь, в Талмуде тот, кто все время постится, назван грешником.

— Я не пощусь.

— Постишься, я же вижу. Господи, за что мне наказание такое!..

Иска-Темерл разрыдалась так громко, что служанка Кайла услыхала ее плач на кухне.

На Швуэс в Мартинов приедет много народу, но сейчас тут почти никого. Хотя Йойхенен любил людей, сейчас он был рад, что на несколько недель его оставили в покое. Что может быть лучше для души, чем уединение? Он сидел за Талмудом, изучал обычаи и законы, связанные с праздником Швуэс и дарованием Торы. С утра ему было грустно, но после молитвы он успокоился. Почему он дрожит? Даже если он не праведник, то что же? Даже если ему предстоит жариться в аду, что с того? Раз есть Бог на свете, чего бояться? Йойхенен прислушался к пению птиц за окном. Щебечут и щебечут, воспевают Создателя. Прокукарекал петух. Наверно, его зарежут к празднику. Ну и что? Все то же: резник, нож, петух [135] Возможно, намек на песню «Один козленок», исполняемую во время пасхальной трапезы. Одна из идей песни — неотвратимость возмездия: бык выпил воду, резник зарезал быка, ангел смерти забрал резника. . Смерти нет, жизнь во всем, в каждом дереве, в каждой травинке. Йойхенен напряг слух. В траве стрекотали кузнечики, в болотце квакали лягушки. В синагоге нараспев учат то ли Пятикнижие, то ли Талмуд. В окно влетела бабочка, села на раскрытую книгу. Внезапно Йойхенен ощутил нежность к этому созданию, у которого нет злого начала и которое служит Творцу на свой лад. Думает ли бабочка о чем-нибудь, чувствует ли святость книги, на которой сидит? Крылышки — словно из шелка, усыпанные пятнышками и точками. Может, это какие-то письмена? Может, бабочка хочет есть и пить? Рядом с книгой стоял недопитый стакан чая. Йойхенен капнул из него на стол, положил рядом кусочек сахару.

— На, пей.

Бабочка не пошевелилась, но вдруг прилетела муха. Сначала потерла друг о друга передние лапки, потом задние. Тут же прямо на нее опустилась другая. Йойхенен знал, что они делают. Все размножаются, от высших созданий до мух, все творения совокупляются. Вдруг Йойхенену стало и радостно, и страшно. Он отчетливо почувствовал, что значат слова «и радуйтесь с трепетом» [136] Псалмы, 2, 11. . Как же не радоваться, если видишь величие Создателя каждую минуту, каждое мгновение? Конечно, зимой несчастная муха замерзнет. Он, Йойхенен, наверно, проживет немного дольше, тело не вечно, но вечна душа, так о чем горевать? Надо служить, служить. Надо радоваться. Йойхенен прошелся по комнате. Он чувствовал, что Бог рядом, что Он видит его и слышит, занимает его мысли, наполняет его жизнью. Йойхенена охватила великая жалость к грешникам. Ведь они тоже созданы Всевышним, но об этом забывают. Кто-то из них предается наслаждениям, кто-то страдает. С другой стороны, если они мучаются, это тоже для чего-то нужно. Нужен сатана, нужны нечистые оболочки, раз они созданы. Получается, грешники тоже служат, и это служение — самое тяжелое, ведь оно их калечит… Йойхенен потер лоб ладонью, ему не понравилась эта мысль. Плохая мысль, надо ее прогнать.

Он вспомнил, что ему рассказывали хасиды: в России появилось общество, которое хочет свергнуть царя. В кого-то стреляли, в губернатора или другого высокого чиновника. Их схватили, сослали в Сибирь. Они хотят помочь крестьянам, учат их читать газеты. Йойхенен потеребил бородку. Как можно свергнуть царя? А если свергнут, что тогда? На его место придет другой, «и восстал в Египте новый царь» [137] Исход, 1, 8. . Новый царь и новые законы против евреев. В Сибири ведь очень холодно. А солдат тоже ни в чем не виноват, он только выполняет приказы. У него служба такая. А сам царь? Что он может сделать? Он рожден царем… Один хасид говорил, что среди бунтовщиков есть евреи. Йойхенен вздохнул. А чему удивляться? Тот, кто отворачивается от Торы, заводит дружбу с ними, начинает говорить на их языке, неизбежно попадает в сети, из которых очень непросто выпутаться…

В дверь заглянул шамес Мендл.

— Ребе, какой-то хасид пришел. Не наш. Хочет у вас совета попросить.

Йойхенен опустил глаза. Он молился, чтобы у него было немного сторонников, но их становится все больше. Приезжают новые хасиды. Совет? Какой совет он может ему дать? Йойхенен хотел поразмышлять в одиночестве, подумать о собственной душе. Не пускать? Но разве можно отказать еврею?

— Пусть войдет.

И тут же в дверях появился невысокий человечек с желтыми, как солома, волосами и такой же бородкой. Его веснушчатое лицо пожелтело от загара, шляпа и залатанный кафтан были словно тронуты красновато-желтой ржавчиной. От гостя пахло дегтем и дорожной пылью. Желто-карими глазами он посмотрел на Йойхенена.

— Здравствуйте, ребе.

— Здравствуйте. Заходите, садитесь.

Человечек остался стоять.

— Откуда вы?

— Из Высокого. Скажу вам правду: я туриский хасид, в Туриск езжу. Из наших краев ездят либо в Туриск, либо в Белз. Есть у нас в местечке и другие хасиды, но у них нет своей молельни. Один коцкий есть, старик, на Девятое ава сыром усы натирает, чтобы думали, что он ел. А я, ребе, из-за дочки приехал. У нее боли в животе. Так мучается, аж кричит. В Замостье доктор велел ее прямиком в Люблин везти, на эту, как ее, операцию. Ей немного лучше стало, но он говорит, все равно делать надо. Я-то дочку от доктора домой отвез, а сам к ребе. А он говорит: «Лучше — вот и хорошо. Зачем тогда под нож ложиться?» Возвращаюсь домой, а ей опять худо, прямо на стенки кидается. Мне посоветовали ее в Варшаву везти. Один варшавский профессор сказал, надо срочно ей вырезать этот, внутри… Забыл, как называется. Другой профессор сказал, надо подождать. Вы, ребе, дай вам Бог здоровья, — святой человек. Я, хоть и не маршиновский, решил к вам приехать. Как ребе скажет, так и поступлю. Да, ребе, забыл вам письмо передать…