Ирвин Уэлш - На игле

Я почувствовал, что зашёл слишком далеко, и резко осекся. В суде умников не любят. Можно договориться до того, что тебе выпишут очень конкретный штраф или, не дай Боже, дадут большой срок. Почувствуй разницу, Рентой, почувствуй разницу.

Судья презрительно фыркает. Он образованный человек и — я уверен — знает о великом философе гораздо больше, чем такой плебей, как я. Быть судьей — это тебе не пуп скрести. Мудаков в суд работать не берут — я почти слышу, как Бегби говорит что-то в этом роде Кайфолому. Они оба сидят в зале на местах для публики.

— А вы, мистер Мерфи, намеревались продать эти книги, как вы продаёте всё, что вам удается украсть для того, чтобы финансировать ваше пристрастие к героину?

— Очень точно сказано, чувак… э-э-э… типа, именно так оно и есть, — кивнул Кочерыжка, и задумчивое выражение на его лице сменилось замешательством.

— Вы, мистер Мерфи, вор-рецидивист.

Кочерыжка пожимает плечами, словно желая сказать, что в этом нет его вины.

— Судя по материалам дела, вы по-прежнему страдаете от героиновой зависимости. Похоже, что и воровство для вас стало чем-то вроде наркотика. А ведь люди работают для того, чтобы производить те ценности, на которые вы периодически покушаетесь. Честным гражданам приходится трудиться, зарабатывая деньги на их приобретение. Многократные попытки убедить вас отказаться от практики совершения этих мелких, но дерзких преступлений так и не принесли никаких плодов. Таким образом, я вынужден вынести вам приговор — десять месяцев тюрьмы.

— Спасибо… э-э-э, то есть я хочу сказать… нормально, типа…

Теперь говнюк обращает свой взгляд на меня. Блядский боже!

— Вы, мистер Рентон, — несколько иной случай. В следственных материалах сказано, что вы также страдаете от героиновой зависимости, но пытались бороться с привычкой к наркотику. Вы утверждаете, что ваше поведение вызвано депрессией, последовавшей после воздержания от героиновых препаратов. Я готов поверить в это. Я также готов поверить, что вы толкнули мистера Родса в целях самозащиты, а вовсе не добивались того, чтобы он упал. Поэтому я готов приговорить вас к шести месяцам тюрьмы условно с отсрочкой вступления приговора в силу в том случае, если вы продолжите проходить соответствующее лечение под контролем служб социального обеспечения. Я допускаю, что препарат конопли, который вы имели при себе, предназначался для личных нужд, но я не могу ни в коем случае оправдать употребление запрещённого вещества, хотя вы и утверждаете, что прибегли к нему, пытаясь преодолеть депрессию, вызванную героиновой абстиненцией. Я приговариваю вас к штрафу в сто фунтов за хранение этого препарата и советую вам в дальнейшем изыскать другие способы борьбы с депрессией. Если же вы, как это уже случилось с вашим другом Дэниэлом Мерфи, не воспользуетесь данным вам шансом и предстанете перед этим судом вновь, я безо всякого колебания буду вынужден приговорить вас к тюремному заключению. Надеюсь, я ясно выразился?

Яснее не бывает, понятливый ты наш. Как же я вас все же люблю, говиоеды ёбаныс.

— Благодарю вас, ваша честь. Я слишком хорошо представляю себе, какое огорчение я причиняю своим родным и друзьям, и приношу извинения за то, что отнял столько времени у досточтимого суда. Однако одним из ключевых моментов для успешного излечения от наркотической зависимости является понимание больным того факта, что он болен. Я регулярно посещал клинику и прохожу в настоящее время курс поддерживающей терапии с использованием метадона и темазепана. Я более не обманываю сам себя. С божьей помощью мне удастся победить мой недуг. Ещё раз большое вам спасибо.

Судья внимательно всматривается в мое лицо, пытаясь понять, не издеваюсь ли я над ним. Пусть смотрит сколько влезет — ничего он не увидит. Я овладел непроницаемым выражением лица в процессе общения с Бегби. Лучше непроницаемое выражение, чем морда в крови. Убедившись в том, что я абсолютно серьезен, тупой пидор закрывает заседание. Я направлюсь к выходу из зала суда как свободный человек, а Кочерыжку сейчас уведут в камеру.

Полисмен делает ему знак пошевеливаться.

— Извини, приятель, — говорю я, чувствуя себя последним гондоном.

— Никаких проблем, чувак… зато слезу с ширева, а с гашишем в Саутоне полный ништяк. Десять месяцев — это фигня… — говорит он мне на прощание, и откормленный легавый уводит его из зала.

В вестибюле перед залом заседаний меня заключает в объятия мама. Она выглядит очень плохо, у неё под глазами круги.

— Ах, мальчик мой, мальчик, — причитает она, — что я могу для тебя сделать?

— Тупой ублюдок! Это дерьмо рано или поздно тебя убьёт, — качает головой мой братец Билли.

Сейчас я кое-что скажу этому уёбку. Никто его не просил сюда приходить, и никто не собирается выслушивать его тупые высказывания. Но не успел я ничего сказать, как передо мной нарисовался Фрэнк Бегби.

— Рента! Отлично сыграл, герой! Разгромил их в пух и прах! Жаль Кочерыжку, но он отделался легче, чем мы ожидали. Десять месяцев ему мотать не придётся. Выйдет через шесть за хорошее поведение, а то и быстрее.

Кайфолом, прикинутый под рекламного агента, кладет руку моей маме на плечо и изображает змеиную улыбку.

— Такое дело нельзя, блин, не обмыть.

— «У дьякона»? — предлагает Бегби.

Я не имею ничего против. Ширево для меня исключается, так почему бы не нажраться, если больше ничего не в жизни не осталось?

— Если бы ты знал, как мы с отцом переживали… — Мама пристально смотрит на меня.

— Тупой засранец! — усмехается Билли. — Надо же придумать — тырить книги из магазинов.

Ну всё, этот мудак достал меня всерьёз!

— Я делаю это вот уже шесть лет, мать твою так! У мамы и у меня дома лежит этих ёбаных книг на пять косарей. Ты что думаешь, я их за деньги покупал? Да я пять косарей на этом деле, блядь, сэкономил!

— О, Марк! Но ведь это же неправда! Неужели все эти книги… — На маму просто тяжело смотреть.

— Я больше не буду, мама. Я же поклялся: как только в первый раз поймают, так и завяжу. И вот я прокололся. Теперь к прошлому возврата нет. Финита ля комедия. Конец фильма. — Я сказал это абсолютно серьёзно.

Мама заметила это тоже и поэтому быстро сменила пластинку:

— И перестань сквернословить. Тебя это тоже касается, — добавила она, обращаясь к Билли. — Не знаю, где вы этого набрались, дома у нас никто так не выражался.

Билли нахмурил лоб и с сомнением посмотрел на меня, я ответил ему тем же. Редкий случай братского взаимопонимания между нами.

Нажрались мы стремительно. Мама привела в смущение меня и Билли, начав распространяться насчет своих месячных. Только потому, что ей уже сорок семь, а у неё всё ещё месячные, она возомнила, что это всем на свете интересно.