Ирвин Уэлш - На игле

Я догадываюсь, что у богатых считается последним писком моды говорить так, когда заигрываешь с официанткой. О Боже, как мне хочется послать этого урода на хуй! Пусть все пропадает пропадом… нет, не пусть.

— Так улыбнись нам, девочка! — говорит нарочито громко тот из парней, что потолще.

Именно таким голосом полагается говорить невежественному и самодовольному богачу, самомнение которого не смягчено ни воспитанием, ни интеллектом. Я делаю попытку снисходительно улыбнуться, но мышцы моего лица словно окоченели. И то слава Богу.

Принять у них заказ оказывается настоящим кошмаром. Они увлечены разговором о будущей карьере — причем наиболее перспективными областями им представляются брокерское дело, отношения с общественностью и корпоративная юриспруденция, — но тем не менее успевают в промежутках несколько раз унизить меня высокомерным обращением, Тощий урод доходит до того, что спрашивает меня, когда я заканчиваю смену, но я пропускаю его вопрос мимо ушей, и тогда его приятели принимаются улюлюкать и отбивать ладонями дробь по столу. Я принимаю заказ, чувствуя себя оплеванной и побитой, и удаляюсь на кухню.

Я в буквальном смысле этого слова трясусь от гнева. Мне так хотелось бы, чтобы сегодня была смена Луизы и Маризы — пусть они к ним бы и приставали.

— Нельзя ли вышвырнуть отсюда этих вонючих козлов? — обрушиваюсь я на Грэма.

— Это работа. Клиент всегда прав, даже если он — головка от хуя.

Мне вспоминается история о том, как Марк работал в Уэмбли на шоу «Лошадь года». Они там позапрошлым летом с Кайфоломом прирабатывали на обслуживании банкетов. Так вот что он мне рассказывал по этому поводу — у официантов много возможностей, поэтому никогда не обижай официанта. Он был абсолютно прав. Сейчас настало время воспользоваться этими возможностями.

У меня как раз сейчас в самом разгаре очень обильные месячные, и я чувствую себя совершенно опустошенной и выскобленной изнутри. Я иду в туалет и меняю тампоны. Использованный, набухший от выделений, я заворачиваю в туалетную бумагу.

Пара этих богатых империалистических ублюдков заказали суп — модное томатное пюре с апельсинами. Пока Грэм трудится над вторыми блюдами, я беру окровавленный тампон и опускаю его словно пакетик чая в первую миску с супом. Затем отжимаю вилкой его слизистое содержимое. Пара полосок черной внутри-маточной оболочки плавают по поверхности супа, но, после того как я энергично перемешиваю содержимое миски, они исчезают.

Я отношу два паштета и два супа к столу, сделав так, чтобы та порция, над которой я поработала, досталась тощему уёбку с прилизанным волосами. Ещё один из этой компании — парень с каштановой бородкой и феноменально уродливыми, выдающимися вперед зубами — рассказывает собутыльникам, опять-таки неестественно громко, о том, какой ужас эти Гавайские острова.

— Слишком чертовски жарко. Не то чтобы я не любил жары, но это другая жара, не такая, как в Южной Калифорнии, где жара густая, как в печи. Там чертовски жарко, поэтому ты все время потеешь, как свинья. К тому же тебя все время достают местные мошенники, которые постоянно пытаются тебе всучить какие-нибудь безделушки.

— Ещё вина! — раздражённо кричит ублюдочного вида толстяк с жидкими светлыми волосами.

Я возвращаюсь в туалет и наполняю кастрюльку своей мочой. У меня цистит, который обостряется во время месячных. Моча у меня мутная и застоявшаяся, как это бывает при воспалении мочеиспускательного тракта.

Я разбавляю вино в графине моей мочой: вино становится мутным, но они уже так пьяны, что все равно ничего не заметят. Я сливаю примерно четверть содержимого графина в умывальник и доливаю кувшин мочой до самого края.

Потом остатками мочи я поливаю рыбу. У мочи тот же самый цвет и консистенция, что у маринада, в котором готовилось блюдо. Ну, блин!

Эти уроды съедят и выпьют всё, так ничего и не заметив.

Посрать на клочок газеты оказывается сложной задачей: сортир у нас тесный, и в нём не хватает места, чтобы присесть на корточки. К тому же Грэм зачем-то зовёт меня. Я с трудом выдавливаю из себя маленькую жидкую какашку, которую я смешиваю со сливками в соковыжималке, и получившуюся смесь добавляю в шоколадный соус, разогревающийся в ковшике. Затем я поливаю соусом профитроли. Выглядит аппетитно. Какая же я дрянь!

Я чувствую свою власть над ними, я наслаждаюсь тем, как я сейчас унижаю их. Теперь мне гораздо проще им улыбаться. Жирный ублюдок, кстати, вытянул короткую спичку: ему достается мороженое, в которое я добавила соскобленный с пола крысиный яд. Надеюсь, что у Грэма не возникнет проблем и что ресторан не закроют.

Я теперь знаю, что я напишу в своём эссе: я напишу в нём, что при определённых обстоятельствах мораль становится относительной. Это если я, разумеется, решусь быть честной, потому что профессор Ламонт не приветствует подобной точки зрения, и, чтобы попасть к нему в фавор и получить хорошую оценку, следует утверждать, что мораль всегда абсолютна.

Ну, блин!

Я шагаю с вокзала Уэйверли по городу, который сегодня выглядит чужим и зловещим. Два парня ругаются под аркой на Калтон-роуд, рядом с железнодорожным почтамтом. А может, они вовсе не ругаются, а кричат что-то мне. Тоже мне — нашли место и время, чтобы подраться. Впрочем, существуют ли время и место, подходящие для драки? Я ускоряю шаг — что не так-то просто, поскольку у меня в руке тяжелая спортивная сумка, — и выхожу на Лейт-стрит. Какого хуя им от меня надо? Шпана ёбаная. Надавать бы им трандов…

Я продолжаю идти быстрым шагом. Так оно безопаснее; к тому времени, когда я добираюсь до театра «Плэйхаус», шум, поднятый двумя мудозвонами, сменяется звуками умного трепа, который ведут между собой представители среднего класса, только что вышедшие с оперы, которую давали сегодня: это была «Кармен». Некоторые из них направляются к ресторанам в верхней части Лейт-уок, где у них наверняка заказаны места. Я иду дальше. Мой путь лежит под гору.

Я прохожу мимо моего прежнего логова на Монтгомери-стрит, затем тот квартал на Альберт-стрит, где раньше была сущая помойка, но теперь все здания обработали пескоструйными аппаратами и подновили. Мимо, истошно завывая, пролетает полицейская машина. Три парня нетвердой походкой выбираются из паба и направляются в зал игральных автоматов. Один из этих уёбков пытается играть со мной в гляделки. Шпане дай только любой самый хилый повод, и уж тогда она вцепится в тебя обеими руками. Снова приходится прибегнуть к излюбленной мере предосторожности: шевелить ногами. С точки зрения теории вероятности, чем дальше уйдешь по Лейт-уок в это время суток, тем вернее получишь в зубы. Но я, наоборот, чем дальше, тем больше чувствую себя в безопасности. Это же Лейт. Наверное, именно это и называют чувством родины.