Илья Кормильцев - Собрание сочинений. Том 2. Проза

Последнее замечание вызвало у него молчаливую ухмылку. За несколько последних месяцев он заглядывал в тот мир пару раз, и то из чистого любопытства. Он не понимал, как какое-то событие, произошедшее в том мире, могло бы повредить ему.

Они знают, что у него самая большая в мире картотека шумов. Не надо спрашивать, откуда мы знаем. Такая у нас работа. Все, чем мы располагаем, — это минутная запись голоса. Послание, которое его заставили наговорить на пленку.

Он снова ухмыльнулся. Для него это был сущий пустяк.

Не дослушав до конца сбивчивую речь человека с седой бородкой, говорившего что-то о требованиях, о времени, когда истекает ультиматум, он начал диктовать координаты, но, внезапно остановился и попросил прокрутить запись с начала.

Копытце горной серны ударилось о ненадежный камень, который покатился по сыпуну вниз, увлекая за собой десятки других камней. Он посмотрел вокруг глазами серны. С вершины рыжей скалы, похожей на гнилой зуб, несло оружейной смазкой и гарью в стволах гранатометов. Оттуда смотрели десятки внимательных глаз, но смотрели они вовсе не в ту сторону, где стояла серна. С этой стороны они не ждали опасности. Медленно и подробно он начал описывать им козью тропку: от одного искривленного ствола арчи к другому, от красного камня, похожего на голову орла, к черному камню, похожему на лягушку. Они слушали его, затаив дыхание. А потом ушли, так же стремительно, как появились.

Он размышлял: звук — это колебания, но и свет, и радиоволны — это тоже колебания. Если сделать ухо более чувствительным, то можно услышать и их: преодолеть барьер вакуума и оторваться от поверхности планет, продолжив путь в пустоту. Он сосредоточился и стал слушать.

До начала торжественной церемонии оставалось пять минут. Президент еще раз поправил дурацкий галстук. «Когда человечество эволюционирует до состояния информационной плазмы, — подумал он, — официальные лица все равно будут носить галстук — это ли не идиотизм!»

— Итак, начинаем с… — секретарь замялся в поисках нужного слова, — начинаем с него. Затем командующий силами особого назначения, бойцы и офицеры спецслужб, ну и сам виновник переполоха.

Президент неодобрительно посмотрел на секретаря.

— По-моему, ирония не входит в ваши служебные обязанности, Юсуф. Каким бы он ни был, кода он все же не выдал, иначе мы бы с вами беседовали сейчас на том свете, если таковой существует.

Из зала донеслись звуки военного оркестра. Президент и секретарь, проскользнув между портьерами, вышли в зал. Яркий свет заставил их на миг зажмурить глаза.

«Боже мой!» — подумал президент, машинально взяв из рук секретаря коробочку с орденом. Как всякий здоровый мужчина, доживший до пятидесяти, не зная иных недугов, кроме похмелья и насморка, он чувствовал себя крайне неловко в присутствии тех, с кем природа обошлась иначе.

Решительно сделав несколько шагов по дорожке, он склонился над награждаемым с орденом в руке.

— Человечество никогда не забудет своего спасителя, — сказал президент заранее заготовленную фразу и приколол орден к груди орденоносца.

Странная ухмылка гуляла на губах человека с бледным, изможденным лицом. Пена выступила в уголках его рта.

«Он, кажется, смеется, — подумал президент. — Неужели у меня сбился галстук? Господи, какая чушь, он же все равно ничего не видит!»

И, не дожидаясь ответа, президент двинулся дальше, к группе дюжих молодцов в крапчатых беретах. Их неприступные каменные лица показались президенту после лица безумца ласковыми мордочками котят.

— Господин президент, простите за дерзость, но можно мне сказать вам кое-что?

Оторвавшись от беседы с военным министром, президент удивленно поднял глаза. Голос, обратившийся к нему, принадлежал каменноликому молодцу с нашивками старшего сержанта.

— Конечно, конечно, мой герой, говорите!

— Сэр-сахиб, мы благодарны вам за награду, но заслуги нашей в этом никакой нет. Мы шли как роботы по тропе, по приметам, которые нам были даны. И каждый камень лежал на том месте, где он сказал. Мы бы хотели знать, сэр-сахиб, что с этим парнем и можно ли ему хоть чем-то помочь? Как это ни странно звучит, мы чувствуем себя неполноценными рядом с ним.

— Помочь ему ничем нельзя, сержант. Это синдром Ганпати. Вы в то время были еще очень молоды, но, возможно, слышали об этом скандале — это случилось лет двадцать тому назад. Первые успехи работы с полным кодом генома, ген вечной молодости… Милленил произвел сенсацию. Оплатить препарат могли только богатые люди, о побочных эффектах никто не думал. В любом случае, если его родители могли позволить себе курс милленила ценой в пятьсот тысяч динаров, они могут позволить себе и платить за последствия. В любом случае, я дал распоряжение министру социального сектора узнать, нуждается ли он в чем-нибудь. Но какая ужасная судьба! Разве можно чем-то помочь тому, кто лишен всех человеческих радостей?

— Кстати, где он, Юсуф? — спросил президент, обращаясь уже к секретарю.

Секретарь что-то прошептал главе государства на ухо.

Тина смахнула с лица ворох упрямых косичек, которые, несмотря на все ухищрения, постоянно выпадали у нее из-под синевато-зеленой шапочки. Впрочем, нигде в правилах не было написано, что практикантам скорой помощи воспрещаются прически в афро-карибском стиле.

Она не знала, стоит ли спасать жизнь существу, лежавшему перед ней, но врачебный долг потому и называется долгом, что отдавать его надо независимо от того, хочется тебе или не хочется.

Под жарким светом ламп реанимационного отделения капли пота, выступившие на ее шоколадной коже, испарялись, так и не успевая скатиться по лбу.

Она снова вгляделась в это лицо, от рождения лишенное глаз, посмотрела на почти неподвижное туловище, снабженное вместо конечностей чем-то похожим не то на ласты, не то на свиные ушки.

Было ясно, что больной уходит, но (за годы интернатуры Тина не видела такого никогда) лицо умирающего с каждым мгновением принимало все более и более счастливое выражение. И это не было обыкновенная сардоническая гримаса смерти. Это была радость.

И все же, как ее учили, Тина начала повторять заклинание, веками звучавшее у изголовья больного тогда, когда лекарства и приборы оказывались бессильны.

— Не уходи. Оставайся со мной. Ты слышишь меня, слышишь? Не уходи!

Поначалу она произносила эти слова безо всякого чувства, словно автомат, но когда в ответ на них больной вдруг вздрогнул и начал дышать ровнее, она стала вкладывать в них некоторую теплоту.

Брови умирающего, как показалось Тине, удивленно поднялись, словно у человека, внезапно повстречавшего давнего знакомого.

И Тина повторила со всем жаром, на который только была способна: