Витомил Зупан - Левитан [Роман, а может, и нет]

Большая камера и много событий. Здесь были деликты всех сортов, люди всех профессий и возрастов, среди них несколько знакомых из шпионской комнаты, пробывших здесь уже несколько недель, а также несколько человек, с которыми я был знаком еще на воле. Здесь было и большинство заключенных, прибывших со мной одним транспортом, только один отправился прямиком в карцер, потому что при переезде поспорил с охранником. Здесь было несколько бывших офицеров, ряд священников, всех сортов политические и уголовники, неразлучными были двое, которые всем показывали свои приговоры: тот, что убил человека, получил одиннадцать месяцев, а тот, что зарезал теленка «по-черному», — двенадцать. Хождение по комнате туда-сюда рядами, как на променаде, разговоры до бесконечности. Карты, еда, курение, сранье, ссанье. Петанк с бумажными шарами ( papier maché [29] Папье-маше («жеваная бумага», фр. ). домашнего производства). Смотрение, как ходит ссать монах с чудной фамилией (Терезия или что-то в этом роде, да и похож он был на женщину), который не хотел — или не мог — притронуться к своей пимпочке. Возведение плотин вокруг наводнений из переполненных ведер. Смотрение через окно во двор и на высокие стены. Распространение тревожных новостей. Изготовление «трутов» (арестантского огнива для сигарет — из одежды и одеял выдергиваются нитки, а еще лучше, конечно, холст, все это следует поджечь и вовремя затушить, остается черный слой, загорающийся от первой же искры; это помещается в коробочку или между двумя картонками; потом нужно сделать еще кресало — кусочек стекла и какой-нибудь стальной обломок, очень хорошо себя показала застежка на штанах, служащая для сужения брюк в поясе). Заточка ножей. Варка кофе. Сбор сведений о жизни в тюрьме и о личном составе администрации. Педикюр обломком тайно принесенной бритвы. Шитье потайных карманов в одежде. Изготовление миниатюрных карандашей. Выработка алкоголя (из меда и воды, выставленных на солнце). Толкование системы стукачества, соглядатайства между арестантами. Другими словами, высшая школа. Насмешки, споры, анекдоты и сальности. Убийство бесконечного времени одной весны.

Поднимали нас утром, когда было еще темно, спать мы отправлялись в девять вечера, когда одна половина была за покой и тишину, другая — за дебаты и сплетни, одна часть — за открытые окна (здоровье!), другая — за закрытые (за тепло, «от вони еще никто не загнулся, а перемерзло уже много народу»). Одни храпели, другие скрипели зубами, третьи разговаривали во сне, и потом вторые просыпались и начинали успокаивать первых, тем самым будя всю камеру; проходило еще много времени, прежде чем эта суета вновь успокаивалась. Тогда я впервые услышал поговорку: «арестант арестанту — наказание в наказании».

Молодой взломщик рассказал, что оприходовал сестру, но его застала мать; отлупила его, а потом отвела в комнату, где он должен был обработать еще и ее. «Черт возьми, — сказал он, — не поверите, та старая была лучше той молодой!» Когда его кто-то спросил, когда он начал красть, тот не раздумывая ответил: «Да тогда, когда начал ходить, а вы нет?» Красивый парень, только кожа у него была желтовато-серая, как у людей, мотающихся из ареста в арест.

Рядом со мной спал здоровый, краснощекий, симпатичный парень из Нижней Крайны. Позже его направили в мою одиночку, и мы с ним хорошо уживались. Он был скоевцем [30] Член Союза коммунистической молодежи Югославии (SKOJ). , председателем молодежной организации своей области. В политике он оказался совершенно естественно: двое его братьев пали в партизанах, а отца замучили в концентрационных лагерях. Немцы сожгли их дом. Арестован он был, потому что убил девушку. Дело в том, что после войны он отремонтировал хозяйство и влюбился в хорошенькую девушку. Они довольно долго ходили вместе и мечтали о том, как в скором времени устроят общий дом. Но потом он кое-что узнал. Выследил ее — у нее было свидание с другим. Всю ночь он ходил за ними и смотрел, как они бегали друг за другом по лесу. Уже рассвело, когда они расстались. Преследователь поспешил к деревне и на краю ее обнаружился, будто они встретились случайно. «Где ж ты была?» — «У тети в соседней деревне». Он уговорил ее пойти прогуляться к речке, там они сели на берегу. Он расспрашивал ее, как и что было у тети. Она лгала без малейшего смущения. Она даже не подозревала, что парень что-то знает. Потом он достал нож и допросил ее. Та не хотела признаваться. Он колол и колол ее, она получила больше пятнадцати ударов. Потом он отправился домой. Никто его не видел. И милиция три недели ломала головы над неразрешимой загадкой. Сначала они надавили на того любовника. Но потом кто-то сообразил: надо бы еще раз проверить жениха, тем более они узнали, что его кто-то известил об измене. Это извещение его и погубило. Как тому цыгану, ему обещали, что «все останется между нами», только расскажи, как это было. Такого видного комсомольца не станут преследовать! Он и рассказал. Я спросил его, как это, когда зарежешь человека? Он объяснил, что всегда перед Новым годом резал поросенка — зарезать человека ничем не отличается. И все-таки, наверно, отличается — иначе у него бы не тряслись так губы, когда он рассказывал мне конец этой истории. У охотников не бывает беспокойного сна, а бывших ликвидаторов скашивают нервные срывы, они отправляются в сумасшедшие дома и часто совершают самоубийства.

В шпионской комнате — вот что я еще забыл рассказать — был и один эсэсовец, словенец из Штирии, служивший на финском фронте. У него был характерный знак — группа крови под мышкой (у того начальника шахтеров, которого я упоминал, тоже была такая отметка, только на яйцах), говорят, это было у самых ценных солдат — для мгновенного переливания крови в случае их ранения. У этого эсэсовца, говорившего, что дослужился только до штандартенфюрера — как же он тогда сохранил свою голову после войны? — были приступы «атак». Ни с того ни с сего он падал на пол и начинал кричать Vorwärts [31] Вперед! (нем.). ! Потом разыгрывал всю сцену с такой пластикой и так реалистично, что мало кто из актеров мог бы с ним сравниться. Во время атаки даже его немецкий, которым он не вполне владел, приобретал абсолютно другой акцент. Так, он полз к окну, бывшему русским бункером. Стрелял, прятался — а потом бросал бомбу — и по положению руки и по размаху я понял, что это может быть только немецкая «колотушка», у которой он перед этим правильно дергал за шнур детонатора. Прикрывался, а потом вскакивал — они завладели бункером и захватили несколько пленных.

В сборной камере оказался новичок, крепкий парень, вообще считавший себя силачом. На нем продемонстрировали одну новую «солдатскую». Сможет ли он на плечах поднять самого легкого в комнате (паренек каких-нибудь 45 кг.) — со связанными вместе руками и ногами, на полу на коленях. Он — что сможет, они — что нет. Сначала они ему крепко связали руки, потом ноги, а потом руки и ноги вместе, так что он стоял на полу на коленях, раздвинув ноги, и ничего не мог сделать. Они стянули с него штаны и трусы, а рубашку завернули вверх, и потом один из организаторов начал ему обрабатывать член, дрочил прямо профессионально. Парень ревел, но ему завязали рот платком. Он извивался, вращал глазами, у него в горле клокотало, но ничто не помогло — член рос и рос против его воли, пока не брызнул. Потом организаторы были побиты так, что должны были вмешаться другие, дескать, «правда, шуток не понимаешь?» Парень — здоровый и простой — не мог пережить позора. Он чуть было не нажаловался надзирателю. «В армии еще не был», — разъясняли некоторые. «У нас на корабле четверо пьяных изнасиловали парня», — рассказывал тот, что служил в торговом флоте официантом. «Ни слова не сказал, ни тогда, ни потом, так что все уже почти забыли об этом, когда он зарезал того, кому принадлежала идея. А тот был его непосредственным начальником, и отправился парень на каторгу, так и не сказав, за что того проколол». Старик, демонстрировавший школьницам свое мужское достоинство, при этом, качая головой, заметил: «Этого ни одна попа не стоит».