Витомил Зупан - Левитан [Роман, а может, и нет]

Френцек:Пять месяцев меня моя не будет ждать. Я сказал ей, пусть дает другим, только чтоб ублюдка не нагуляла.

Карли:И тебя не злит, что она с другими?

Френцек:Я еще больше ее люблю.

Карли:А она у тебя с ним играется?

Френцек:Конечно. Я ее люблю за то, что ни один пес ничего не вынюхает. Моя мне, по крайней мере, рассказывает, а твоя за спиной над тобой смеется.

Карли:Плохо, что пять месяцев не может ждать!

Френцек:Пять месяцев! Даже пяти дней не может. А твоя будет тебя пять лет ждать, а потом пойдет с каким-нибудь без глаза и без ноги, да еще твои штаны для него с ней уйдут; он их сможет в два раза дольше носить — каждую штанину по отдельности протирать.

Любой пафос и любая сентиментальность в тюрьме считаются нарушением арестантского бонтона. Кто этому не научится в тюремной начальной школе, вскоре получит «неудовлетворительную оценку».

В то время для топки печи в мастерских использовали запас запрещенных книг, которые были забраны из старой тюремной библиотеки. (Отбор производил учитель, который после войны был ревностным партийцем, покуда жена не донесла о какой-то его деятельности во время оккупации. Однако и под арестом он разыгрывал из себя «передовую личность». Он даже отобрал первое у нас издание Гомера, «Илиаду», потому что там сзади был — список богов.) Я предпринял меры, чтобы самые интересные книги в печь попадали через нашу камеру.

Так что у меня была возможность просмотреть целый метр избранных сочинений Фомы Аквинского, о чем я и сегодня не жалею. Я изучал заголовки и не нашел почти ни одной области человеческой жизнедеятельности, которой бы труд не затрагивал. В гости ко мне приходили древние философы, Платон пришел целиком. Пришла «Утопия» Томаса Мора на немецком. Этот наш удивительный коллега-арестант, которого бог Генрих VIII велел уничтожить, был причислен к лику святых спустя несколько столетий — причисляли его те, кто в его время (или чуть раньше) подвергали гонениям любого мыслящего человека. Я никогда не узнаю, как среди этих книг очутилась «The Sense of Beauty» [40] «Чувство прекрасного» (англ.). Джорджа Сантаяны или же какая-нибудь превосходная хрестоматия китайских философов. Я удивлялся их древней мудрости. Хань Юй, например, говорит, что человеческая натура дана от рождения, но темперамент появляется под влиянием внешних обстоятельств. Он различает три категории людей по темпераменту: у людей высшей категории все основные элементы (радость, злость, боль, страх, любовь, вражда, желание) присутствуют соразмерно. У людей средней категории чего-то слишком много, а чего-то слишком мало — но они пытаются привести элементы к гармонии. Однако людей из низшей группы не заботят их чрезмерности и недостатки, напротив — они оставляют свой темперамент как простую данность. Для Мэн-цзы человеческая природа преимущественно добра. Для Сюнь-цзы — преимущественно зла. Для Чжуан-цзы — это смесь доброго и злого. Со всем уважением я провожал прославленных мужей, своим жаром гревших тюремные мастерские, варивших кофе и иногда даже жаривших сало. Ушел Аристотель, пришел и ушел Кант, а также и Рене Декарт. Да энциклопедия старой Австрии с цветными иллюстрациями, какие-то учебники по медицине. «Кандид» Вольтера. Также я вновь встретил Мориса Метерлинка, я видел, что в специфической тюремной атмосфере и книги, прочитанные мною на свободе, начинают говорить на новом языке.

«Чем ближе улей клонится к упадку, тем больше он производит трутней», — читал я совершенно по-новому в «Жизни пчел».

«Смерть, кладущая свой таинственный предел ненависти всех живых существ».

Сэр Джон Лаббок описывает в «Ants, Bees and Wasps» [41] «Муравьи, пчелы и осы» (англ.). опыт с мухами и пчелами в стеклянной бутылке с дном, повернутым к свету: мухи убегают, а пчелы погибают под лучами.

На высшей ступени тюремного обучения легко возникают ассоциации с разными типами людей.

«Пчелы, как люди. Длительное несчастье и разочарование сводят их с ума и портят нрав».

Мне попадались и исторические книги. Я понял, что это не только книги из старой тюрьмы, но и те, что были изъяты позже. Иначе бы я не получил Джузеппе Унгаретти «Vita d’un uomo — Il Dolore» [42] «Жизнь человека — Боль» (ит.). , ведь книжечка вышла уже после войны — я читал:

«Прекратите уже убивать мертвых…»

Книгу я стащил, чтобы писать в ней; кое-где на целой странице было напечатано всего по три строфы.

Той зимой я читал от заката до заката. И писал. Обо всем подряд — но вместе с тем упорядоченно. Шекспир со своей аристократической этикой и «шекспировской вечной мудростью» мне был скучен, веселил меня Лесаж (Жиль Блас), который о каких-то актерах замечает, что те играли недостаточно хорошо или недостаточно плохо, чтоб позабавить.

Потом все три мужа сгорели. Один несчастный заключенный сказал: «Только вода у меня еще не погорела».

На прогулки в то время я ходил с грабителем, казавшимся мне интересным актером. Он вылетел из мастерской, потому что к светлой пряжке подвел электричество, зная, что надзиратель Белач каждую светлую вещицу берет в руки. Если его спрашивали, за что сидит, он отвечал: «За то, что меня поймали». — «И сколько лет получил?» — «До побега!»

Когда грабитель мне надоел, пришла очередь взломщика. Он попросил меня составить ему прошение о смягчении наказания. Подобные я составил уже многим заключенным; если их отклоняли — никто не знал об этом, а та малая часть одобренных сделала мне имя. Я сказал взломщику, что не задаром. Посылок он не получал и не знал, как бы заплатить мне. Я спросил его, знает ли он, кто я по профессии. «Преподаватель или что-то в этом роде», — ответил он. «Ну, — продолжал я, — тогда вы знаете, какая у меня маленькая зарплата там, на воле. Придется мне поменять профессию. Может, мне тоже попробовать со взломами? Но для этого у меня нет основы, знаний». Не хотел бы он учить меня? — а в качестве платы я напишу ему прошение. Сначала он смотрел на меня с сомнением, дескать, ты думаешь, что это легкая профессия? Потом согласился. Начались интересные занятия, как надо, по порядку. Сначала работа со «свиной ногой» для касс из более тонкого железа. Потом «попугайная нога», похожая на «свиную», только с еще одним упором. Для больше трех миллиметров должен уже иметься «сварочный аппарат». Тогда на дело надо отправляться с рюкзаком. В нем — аппарат, уксус и плащ, чтобы можно было укрыться во время работы. Для еще более толстых касс — взрыв. Он учил меня открывать замки, изготовлять отмычки и другие приспособления. Как можно открыть сложный замок: тонкой сапожной дратвой — маленькой петлей, зубчик за зубчиком, — но тут нужны хорошие чувствительные пальцы. Оружье бери с собой только если действительно намереваешься его использовать. Иначе только усугубишь себе приговор, если попадешься. Это всегда надо учитывать — плох тот мастер, который уверен, что его нельзя поймать. Он знаком только с одним из Белграда, которого на самом деле никогда не ловили, и тот после одного действительно успешного дела бросил работу и стал уважаемым горожанином. Все остальные говорят: «Еще это, и потом брошу эту профессию, меня не поймают». Однако никогда нет абсолютной уверенности. Его величество случай, и привет! Это всегда надо учитывать. Если берешь револьвер — стреляй, если нож — коли! Но умнее всего держать при себе какой-нибудь железный предмет потяжелее, которым можно хорошенько долбануть, и всегда можно сказать — это не оружье, это мой инструмент, например какой-нибудь разводной ключ.