Витомил Зупан - Левитан [Роман, а может, и нет]

«Четверо мужчин ждут смерть-цыганку, / им чахотка похоть разжигала, / в диких снах их ловят на приманку, / кровь у них от страсти запылала. / Говорит первый: Мне бы лишь разик насадить бабу, / хоть трехгрошовую замарашку! / Второй добавляет: Какую угодно, хоть дрянь и жабу, / только б ей снять штаны и рубашку! Третий хрипит: Как бы мне кровушку не иссушило / от этих призраков и грязных снов! / Четвертый молчит. В нем животная сила — / в чем душа держится, / сам с собой тешится / вновь и вновь!»

«Летом всё весело, живо, / теплые дни — и сладко / увидеть уж смерть незлобивой. / В жаркие дни полумертво лежим мы, / смотрим, глаза закрывши, / картины, плывущие мимо. / Нас окатит истомой сладкой, / коль с пластинки до нас донесется / песня живая, с испанской загадкой. / В небо вздымается синий мост, / идем по нему, глаза закрывши. / Первыми — те, кто уже на погост».

«Воспользуйся болью, / как машина пользуется огнем! / Не бойся боли значений, / и кораблю ведь / огонь не страшен в собственном чреве! / Слово останется чистым, / когда всё исчезнет».

В конце каждой книжечки по кругу надпись «Constanter et non trepide» [38] «Стойко и безбоязненно» (лат.). , а в начале девиз по Полю Гогену: «Кто мы? Откуда мы пришли? Куда идем?» (По-французски это звучало для меня, как Гогеновы краски. «Qui sommes-nous? D’oú venons-nous? Oú allons-nous?» Это название, которое он дал своей необычной картине, сопровождало меня среди отзвуков голосов отшельников всех времен.)

Я вернулся в свое заточение — но прыгал бы от удовольствия, если бы уже тогда не обучился владеть всеми основными чувствами — как страхом, злостью и печалью, так и надеждой, симпатией и радостью. Каждое видимое чувство может открыть для тебя какую-нибудь проклятую дверь.

В то время осведомитель рассказал мне, что комиссар тюрьмы спросил его: «Вы хорошо знаете Левитана. Скажите, что вообще на него может подействовать? Одиночка — нет, голод — нет, даже болезнь — нет. Что вы думаете?»

Он будто бы ответил, что не знает; Левитан может сидеть на полу, смотреть перед собой и думать о своем, но из себя он не выходит.

Тогда я, скрытый под одеялом, писал следующую книгу, вначале было нечто подобное: «И если в отчаянье тупо застынешь, / ты блажь эту сразу же скинешь, / коль в памяти образы встанут, / чтоб в мертвенном времени не погиб ты, / пусть гложет червь гибкий / горькие раны! / Храни мечты, виденья и звуки, / все чары и му́ки / ночей бессонных, / разбитых ста мыслей мгновенных, хрупких, / а также надежду, что в огненной трубке / горит зеленым!» — «Беги, ты же неволи печатью / в средоточие счастья / не заклеймен! / Из мертвых воскресшие стылы и мерзки, / безжалостны, дерзки, / непостижимых имен!» — Эту мысль я посвящаю и возможному читателю этих моих записок и ею завершаю рассказ о контрабанде двух книжечек. От этих проклятых стихов у меня заболели кишки.

Расскажу я вам лучше о представлении, на котором я присутствовал в то время, оно показалось мне абсолютно средневековым. В то время мы мылись — для некоторых более бережливых по отношению к воде — даже слишком часто. В то же самое время некоторые политические заключенные на четвертом этаже корпуса «Цэ» были дословно замурованы уже целый год, и воду им выделяли по каплям.

Надзиратель собирал прямо по несколько камер вместе и водил их мыться в просторную душевую в подвале. Мы пришли слишком рано и должны были ждать. Там под душем и разыгралось представление, мной упомянутое. Почему у него был привкус Средневековья? Как говорит Хёйзинга о Средних веках в Бургундии, это время не было таким черным и мертвым, как нас учили либералы в школе. Это было время, полное красок и событий, в том числе интересных и весьма критичных хроник (удивительный Коммин, живая «Cronique scandaleuse» [39] Жан де Руа «Скандальная хроника». ), но у него — как у любого периода — был свой вкус. Когда какой-то король вошел в Париж, его шумно приветствовали. С высоты собора Парижской Богоматери к нему на веревке спустился ангел в образе живой хорошенькой девушки с крыльями. В фонтане посреди площади купались абсолютно обнаженные «три грации», из которых одна была страшно толстой, другая чудовищно тощей и третья с горбом. Здесь же, в этой душевой, под душами стояли одни горбуны — но у большинства члены и яйца были такими, что мы оторопели; тот «оккупационный деликт», что привык служить любой полиции, сказал: «А эти пристроились к ослам, когда бог члены раздавал!» Некоторые были настоящим фаллическим гротеском. Надзиратели тоже ходили на них посмотреть и смеялись. У одного был исключительно большой горб, тельце прижато к животу, из-под которого торчали две сухенькие ножки, но между ними висело что-то страшное: яйца как у быка, а на них настоящая труба, на несколько пальцев ниже, чем мошна, — она выглядела еще длиннее, поскольку была немного косматой — и заканчивалась кроваво-красной шишкой, — настоящая булава. Возможно также, что мужичку доставляла удовольствие теплая вода — да и наше таращенье его немного веселило. Он тщательно мыл себе эту булаву, намылил ее не менее трех раз — и неудивительно, что чем дальше, тем она становилась больше. «Будто улитку жуешь с сахаром — становится в два раза больше», — заметил вечный комментатор. Я не смог определить, откуда это знание об улитке. Вообще я замечал, что народ знает много жизненных истин, которые образованным людям и не снятся. Я понимал, что сифилитиков держат отдельно, но почему горбуны? Я получил следующее объяснение (от портного): «А вы не знаете, что прикосновение к горбуну приносит удачу? Ну и чтобы нам удача не улыбнулась, их держат отдельно и не пускают к нам».

Почему петух зажмуривается, когда поет? Потому что умеет петь без нот. Почему поросенок смотрит в землю? Потому что ему стыдно, что он из рода свиней. Скрипка поет невесте на свадьбе: Ты не знаешь, ты не знаешь, что это такая штука… А бас отвечает: Конец, конец… Крестьянин установил «бога» на перекрестке у своего дома и позвал приходского священника его освятить. Тот спрашивает: Дорого стал? А крестьянин: Да, я и не знал, что этот черт столько стоит. Еще я узнал о голубе, какой он циник. Сначала поет голубке: «какой длинный… какой длинный…», потом шажками приближается к ней, каждый раз кланяясь, потом наскакивает на нее и имеет, и опять с нее — засмеется «хе-хе-хе» и улетит. А как сделать красным белую точку на черном? Негру воткнуть в задницу красную редиску и откусить от нее. Не от вина, а от воды трактирщик богат. Парикмахер — первый после бога: Бог тебя сотворил, парикмахер — исправляет. Наибольшее количество палок получает вол, который больше всех тянет. Из маленького куста выскакивает большой заяц.

Все это относится к тюремному обучению. Даже манера разговора.