Витомил Зупан - Левитан [Роман, а может, и нет]

— А запалы были совсем рядом с пушками. Помнишь, там были какие-то скалы, заросшие мхом?

— Помню.

— Ну вот. Я сказал себе: везде будут искать, только прямо рядом с пушками не будут. Я чудно снял слой мха с одного камня, с другого, положил запалы между ними и все вместе аккуратно прикрыл мхом — будто бы это один камень.

— Черт! Мы и вправду все обыскали, только подо мхом не стали смотреть.

Потом они праздновали. Мы пили медовуху (мед в передачах разрешали; если он долго стоит с водой, то начинает преобразовываться в алкоголь) и курили вполне достойные цигарки. Однажды — во время каких-то дебатов — домобранец сказал офицеру:

— А ты рьяный коммуняка, да?

— Нет, — ответил спрашиваемый, — но ты должен верить в то, что я такой. — И захохотал, будто выдал хорошую шутку, потом посерьезнел и добавил — мне, не ему: «Осел! После всего, что мы пережили после войны…»

И стал ходить туда-сюда, насвистывая боевую партизанскую песню.

С новыми людьми приходят и новости. Убийцу, бахвалившегося своей потенцией, так что сотрясался сортир, за хорошее поведение условно освободили, но уже через два месяца он вернулся, имея за плечами ряд краж и взломов и даже попытку грабежа. Полиции его сдала женщина, у которой он жил, — только чтобы избавиться от него. Она рассказала также, что он — абсолютный импотент. Владельцу строительной фирмы, приговоренному к расстрелу, смягчили наказание до 20 лет, но сказали ему об этом лишь спустя три месяца после помилования, когда у того сдали нервы, так что он залезал на окно и выл, как сумасшедший. Особенно его доводил надзиратель, который приходил и садистски спрашивал: «Ну, вы готовы? Выкурите еще сигарету, да пойдем». Или приходил и со строгим: «Готовы? Идем!» — вел его чистить коридор. Когда тот — человек с воображением — от этого сдвинулся, ему, конечно, сказали, что он помилован. (Лучше не рассказывать, почему он был приговорен к смерти по закону о народе и государстве. Сегодня за те же деликты самое большое — его бы вызвали на допрос и освистали бы в газетах.) Сквозь лупу разглядывая одиннадцать лет ожидания смертного приговора Чессманом, я вижу совсем иные вещи, чем господин губернатор, в конце концов давший распоряжение привести приговор в исполнение. Мое тело содрогалось, когда позже я читал очень хорошо написанные книги Чессмана. Мне жаль, что я не могу поверить, что на том свете Христос принял его, как правого разбойника. Блаженны те, кто верит в жизнь после смерти — для себя и для всех горемык мира.

После тридцати лет заключения был выпущен старый уголовник, переживший по тюрьмам и войну. Уходя, он ни с кем не разговаривал. Поскольку у него не было одежды, ему ее подарила администрация. Тот, кто был с ним в камере, рассказал, как он сказал, узнав, что выходит на свободу (редко случалось, чтобы он не передавал какую-нибудь почту или не выполнял поручения с воли): «Это будет для меня смертью». Жажда свободы должна была абсолютно погаснуть в нем, иначе он бы не выжил.

После отбывания половины наказания освободили цыгана Шандора, который был прорабом у арестантов-строителей. Шандор следил, чтобы арестанты действительно прилежно работали. Он был одним из двух цыган, находившихся вне цыганского сообщества, — другой был «предателем», о котором цыгане говорили, что тот не проживет и двух недель, если вообще выйдет из тюрьмы. Шандор же просто не был одним из них — из более тяжелого теста, настоящий господин. Арестован он был еще перед войной из-за случая, ставшего известным благодаря газетам. Грабитель забрал у приходского священника миллион динаров (что тогда было равно по крайней мере ста миллионам нынешних денег). Он описал нам, как это было. Однажды вечером он в маске пришел в дом священника, приставил к тому пистолет, вынудил его открыть кассу и забрал деньги. Потом отвел священника и его повариху в подвал, где оба должны были раздеться догола, а затем крепкой веревкой привязал их к бочке — в очень интересной позе. Он приказал им не звать на помощь, потому что еще вернется. Спасли их только утром. Священник был так перепуган, что ему мерещился огромный грабитель, хотя Шандор был маленького роста, — что очень затруднило расследование. Шандора сгубило мотовство по большим городам страны, даже в Будапеште он побывал, но вернулся. Когда его поймали, то вообще не знали, с кем имеют дело. Однако узнав, откуда он родом, вспомнили грабеж. Но священник его не узнал: он показался ему слишком маленьким. Вместе с тем след промотанных денег вел туда. Ну, как-то он пережил войну, в основном скрываясь от немцев, после войны снова пошел на «дело». На этот раз он был почтальоном. Следовательно, знал, что в одном большом доме получают посылки из Америки. Каждый раз, когда приходил ящик из Америки, вечером приходил человек в маске и с нацеленным револьвером забирал посылку. Итак, милиция устроила засаду. Шандор добросовестно пришел, но и ушел, только очередью из автомата они «проштопали» ему руку от запястья до плеча. Он бесследно исчез, даже кровавый след потерялся на каком-то ручье. Все поиски были безуспешны, покуда аптекарь не рассказал, что одна цыганка приходит за странными лекарствами для гнойных ран. Пошли за ней — и нашли Шандора со сгнившей рукой. В больнице ему вынуждены были руку отрезать, и уже в тюрьме спустя годы рана открывалась и гноилась, так что руку отрезали прямо у самого тела. Однажды он рассказал мне, что эта отрезанная рука еще сослужит ему добрую службу. Когда он выйдет, то сделает себе прекрасный протез. Ночью он будет грабить с двумя пистолетами в руках, а потом убирать протез — и кто заподозрит инвалида без руки? Преподаватель математики, просеивавший песок под руководством Шандора и мечтавший о парламентарном устройстве страны, его очень боялся. По отношению ко мне Шандор питал какую-то цыганскую симпатию и не «доставал», в то время как со своих «подчиненных» хладнокровно собирал подати едой и сигаретами.

Двух пленниц застал в карцере, по одной версии, чистильщик, по другой — надзиратель, когда они как раз пребывали в разгаре любви. Обе, говорят, были очень хорошенькими. Этой новостью все простодушно забавлялись и хотели знать подробности. Поскольку их не было, они выдумывали их сами, так что воздух загустел от похоти. Я удивлялся тому, сколько о лесбиянстве знал простой крестьянин из богатого виноградом края. Он рассказал, что у них это абсолютно обычная вещь. Во время войны перебили столько мужчин, что один парень приходится на пять девушек. И когда гонят самогон и пробуют напиток еще теплым, у баб совсем крышу сносит. «Они так заигрывают друг с другом, что можно выплакать глаза от смеха».

Милиция схватила «вампира», называвшего себя по месту, где была его «территория», но места я не помню — если это была деревня Бела-Гора, значит, он назывался «белогорский вампир». По ночам он подстерегал одиноких женщин, сдергивал накидку и ручным фонариком светил себе на хорошенько им распаленный детородный орган; то есть снизу на нем вообще ничего не было, кроме короткой курточки до пояса и штанин, обрезанных выше колен и привязанных отдельно каждая к ноге. Он ни разу ни к одной из них не прикоснулся. Но перепугал какую-то до нервного срыва. Ловили его несколько месяцев, но он умел аккуратно обходить капканы, покуда все-таки в конце концов не попался. Схватили испуганного, хилого парня, не имевшего никакого оружия, даже зубочистки, — всю первую ночь он проплакал в полиции. Рассказывал сказки, дескать, что все это было задумано как реклама, потому что ни одна его не любит… и что он собирался одной рассказать, мол, что вампир — это он, чтобы вырасти в ее глазах… что он уже и так собирался все рассказать полиции и просить прощения, и подобные россказни. Его отправили к психиатру, а потом дали десять месяцев — он подал апелляцию, и ему накинули до полутора лет. Офицер сказал, что, если бы поймал, отрезал бы ему яйца и выпустил, но не сажал бы. На что крестьянин заметил, что все мы были бы уже без яиц, если бы их отрезали, когда мы показываем какой-нибудь бабе член. Разгорелись бурные дебаты. Офицер: «А вы бы выдали ему пол-литра, если бы он до смерти напугал вашу жену, мать, сестру, дочь, а?» Крестьянин: «А что, когда вы приходите надравшийся домой, так что от вас дым валит, — тогда бабы вовсе не напуганы?» Он был, как уже сказано, из богатого виноградом края, — а там считается большой шуткой, если пьяный бабам показывает свой кран; они, конечно, верещат, но с любопытством смотрят. Конечно, если старый пень таскается за молодыми с членом в руках, с ним может случиться то же, что с тем, которого положили на землю, стянули штаны и намазали ему причинное место дегтем.