Вержилио Ферейра - Избранное [Явление. Краткая радость. Знамение — знак. Рассказы]

Но, как упоминалось, в числе ораторов есть персонаж, живущий лишь в воображении Луиса: архитектор, по призванию своему обязанный обнять все строительство в целом. Разговоры с ним имеют важное значение. Свою позицию к моменту революции Луис формулирует ясно: «Стою в стороне, слушаю, утомившись от тяжкого труда быть на земле человеком». Но вот революция прошла через его сознание. «По всей стране, из конца в конец, от края до края — праздничная суматоха: произошла революция, пришел конец властителю, извечному угнетению, нет больше кляпа во рту, и глотка ревет что есть мочи, прочищая легкие». Но что в конце концов принесет революция? — на этот вопрос у него нет никакого ответа. То, что происходит, рассматривается лишь как временное и преходящее по отношению к окончательному и вечному.

Сначала вечное отрицает историческое. «Послушайте, провозвестники будущего, глашатаи исторической правды, я познал правду жизни между солнцем и морем… Волны набегают на песок, вскипают молочно-белой пеной, и в этой пене глохнут голоса, кричащие о счастье народов…» Сквозь «беспросветность одиночества», сквозь призму невеселой иронии смотрит герой на то, что совершается. И не всегда ясно, где он говорит серьезно, а где насмешничает. Иногда кажется, что новое, вдруг и сразу ставшее на место прошлого, и в самом деле заслуживает той смеси восхищения и усмешки, с которой о нем говорит Луис, — в нем заключена мечта о том, что достойно мечты, но заключено и ребячество мечты, не способной постигнуть или даже предположить реальную трудность перехода к новому. Это романтизм первых дней революции, когда кажется, что сбывшееся и ожидаемое неразделимы. Но вот выясняется, что даже и план новой деревни еще не готов — механизированные отряды строителей уезжают, — ожидаемое отдаляется от сбывшегося. Мы с особым интересом, как старшие, умудренные, испытавшие драматизм живой революции, внимаем этой сумятице только что совершившегося переворота; давно прошли времена, когда нам представлялось, что все сбудется в мгновение ока.

Тут же и наивный утопический рационализм, хорошо нам знакомый. Так, Архитектор говорит: «…в основе плана деревни должны лежать прямые линии, в них — логическая ясность, стройность и упорядоченность отношений между людьми». Таких вызывающих улыбку деталей в книге много, в них нет зла, а иронически схвачено присущее изображаемому времени подчинение конкретного универсализирующим абстракциям. И чувствуется уважение к дерзости людей, осмелившихся переделывать мир: «В далеком будущем погибнет и Вселенная. Но здесь и сейчас человек бросает вызов смерти. Деревня стерта с лица земли — деревню строят заново… Начать все сначала, возвысить человеческую волю, вырвать ее из круга нищеты и прозябания и, словно поднятый кулак, взметнуть к звездам на веки вечные человеческое могущество. Меня охватывает глубокое волнение, я ощущаю какую-то отчаянную гордость». Теперь временное, созидаемое человеческими руками, берет реванш у вечного и демонстрирует свое величие. К самому себе Луис по большей части относится весьма критически: «…я из породы бесполезных. Лучше бы мне быть эксплуататором, меня бы ненавидели, и я бы ненавидел. Или эксплуатируемым. Или еще чем-нибудь из того, что может быть точно определено. Люблю книги, живопись, живу, как живется. Если б я умел защитить свои права или мог бы сделать широкий жест и присоединиться к революционерам! Но какая-то препона в моей душе не дает мне стать на ту или другую сторону». Живя среди «препон», ничего не делая, он чувствует себя усталым от сложности и путаницы жизни. Каждодневным опытом в обстановке еще не определившей своих окончательных результатов революции он все же постепенно изживает иллюзии одинокого индивидуалиста.

Португальская революция увидена в романе глазами слабого, но честно мыслящего одиночки-интеллигента. И мы многое узнаем воочию о новейшей революции в европейской стране, начавшейся весной 1974 года и продолжающейся до сегодняшнего дня. Да, герой слаб, во всем сомневается, но он честен в своих сомнениях, как честен и Феррейра, не уклоняющийся от сопоставления такого человека со сложной, противоречивой картиной революции, — в этом его большая заслуга писателя и гражданина.

Споры со вторым «я» шаг за шагом проясняют негодность позиции героя, лежащее в ее основе философски-историческое заблуждение. Молчащий народ заговорил — это победа, которую нельзя отдать. Покорность, о которой всегда с болью писал Феррейра, сменилась непокорностью. Это ли не прогресс? Установившаяся веками социальная несправедливость закачалась под ударами восставшего народа. Это не только громадные шаги истории вперед, в них заложены возможности будущего, в них даны моменты абсолютного, которого так жаждет душа героя: добытое может быть подавлено, но не может быть уничтожено. А что получится в конце концов — решит борьба, долгая и трудная.

В момент, когда Вержилио Феррейра работал над романом, было еще не очень ясно, сколь долгой и трудной будет эта борьба. Еще была свежа эмоциональная память о всенародном подъеме 1974 года, еще никто не пытался открыто пересматривать завоевания апрельской революции, закрепленные в конституции 1976 года. Это произойдет позже, с приходом в 1980 году к власти правительства так называемого «демократического альянса», когда национализированные предприятия начнут возвращать их бывшим владельцам, а земли — латифундистам, что поставит под угрозу аграрную реформу. Все это еще впереди, а пока, в 1978 году, работая над романом «Знамение — знак», Феррейра с удивительной трезвостью, а подчас и прозорливостью художника позволяет своему герою сомневаться, честно и беспристрастно проводит его через все круги сомнения.

Герой романа «Знамение — знак» учится азбуке революции. Положение критикующего, неучаствующего, сомневающегося наблюдателя, которое он занял и которое вполне искренно пытается отстоять в споре со своим вторым «я», отстоять невозможно. В этом отношении роман Феррейры похож на наши романы первых послереволюционных десятилетий: в нем отражен путь интеллигента, преодолевающего свои сомнения, свои высоколобые предрассудки, деятельно присоединяющегося к революции или — в ином случае — терпящего духовное крушение. В Луисе живы предрассудки человека, самими обстоятельствами прошлого запертого в границы своего индивидуального «я». Поэтому он не может порвать со своим прежним отношением к жизни, перейти к историческому действию. И все же герой в романе претерпевает прогрессивную метаморфозу, переходя от принципиального сомнения к растущей и все более укрепляющейся в его душе надежде. Ему еще предстоит долгий путь раздумий — их свидетелем станет читатель. И надо всем этим с нарастающей силой и полнотой звучит голос надежды. Мысль о надежде ставит препону смерти: «Но надежда и вера не должны умирать, иначе исчезнет будущее, которое человек мечтает взять в свои руки. Потом придут усталость, и одиночество, и безмолвие, и ослепление — все будет потом. Но мир возродится и снова будет чаровать взор, в вихре мечтаний будущее обретает новые черты, жизнь опять будет полна для праотца нового человека». Радостна страница о небрежно одетых молодых людях, которые приехали в деревню с гитарами и поют о будущей жизни. «Наверное, правильно — гитары поют о мире справедливости, сулят гибель капиталу, славят пролетариат, воспевают радость, которая существует пока что только в их песнях, земной рай, не похожий на библейский, славят высшее счастье — поэтическое призвание, славят грядущее воплощение человеческой мечты и все хорошее, что только можно себе представить, голоса певцов летят к звездам, о господи! Только я еще чего-то не понимаю. У меня скверная привычка, мне надо знать, как все это будет». Привычка знать, как все это будет, — вовсе не скверная. Но будущее откроется в ходе времени, в ходе действий и решений, и захотеть немедленно воочию увидеть его не менее утопично, чем полные радости песни молодых людей.