Грим - Приключения в приличном обществе

Командор, получивший полную волю, продолжал капризничать. Все, кто приближался к ней на расстояние выстрела, вызывали в нем бури эмоций. Шофер, закамуфлированный под шевалье. Негр, принятый ею за Пушкина. Полный оркестр Галицкого. Своры танцоров, что заполняли ежевечерне Акустический зал, врубая попсу.

'Эта мерзкая желтая музыка расплетает нервы, деформирует мозг. Распаляет этих дам полусвета, князей полутьмы до забвения облика. Полный перечень их бесчинств занял бы всю тетрадь. И только приличие заставляет умерить порыв пера'.

Я заметил, что всегда о чем-нибудь размышляю, перед тем, как уснуть. Вероятно, этот процесс утомляет меня. И следующее за размышлением сновидение служит некой наглядной иллюстрацией к теме.

Мы самим своим существованием (размышлял я) огорчаем ближних. Отравляем живое рядом с собой. Вот вы, например, воображаемый читатель, сколько человек сделали счастливыми? А несчастными? То-то же. Словно природа, будучи сама смертной, сеет не столько жизнь, сколько смерть через нас. У нее, кто сильней, тот и прав. И она будет вечно права - или, по крайней мере, до тех пор, пока будет преобладать в человеке.

Сострадание ей чуждо. Совокупляться и пожирать - вот присущие ей глаголы. Свинья и козел - вот ее символы. Слышу, зовут назад к природе. Мол, надо считаться в своем, человеческом, с ней. Да не хочу я считаться. Чем дальше человек от природы, тем больше он человек. Может быть, сострадание - первый шаг к отделению от нее.

Надо контролировать инстинкты, а не распускать их. Некоторая упорядоченность не повредит. Надо бдительно и непрерывно работать над обликом, вытесняя из себя свинью и козла.

Я назавтра решил не спускаться к обеду в знак солидарности с этой мыслью. И с графиней решил не сближаться больше, раз она так. Вот извольте-ка. Не успел я прикрыть глаза, как тут же был иллюстрирован по поводу вышеизложенного.

Будто сижу я утром в цветущем саду, источающем, благоухающем, оркестрованном тончайше щебетом птах, а седоусый мастер, механик своего дела, малярной кистью набрасывает мой портрет. Я не вижу, что у него на мольберте, но с ужасом, от которого стынет в жилах и дыбом шерсть, замечаю нашу графиню, расположившуюся неподалеку, в жестком спарринге с настоящим козлом.

Козел был молод, резв, и специально упитан, приготовленный для заклания как раз на обед. А сия Пасифая в растрепанном виде удовлетворяет с этим бедолагой, предназначенном на съеденье, совершенно другой инстинкт. Оцените цинизм. Тем более, что и какие-то ангелы, наломав зеленых ветвей, присутствовали. Причем козел, судя по его беззаботному маху, нисколько не подозревает о своей участи.

В добавление к этой картине, тут же, тоже неподалеку, был и командор с баронессой Борисовой, но вместо того, чтоб заняться с ней просвещением, ухо у нее грыз. Да так грыз, ухоед, что хруст стоял, торопливо глотая кусочки. Такое смешенье инстинктов в этой семье. Выходит, сообразил я, что основной инстинкт не любовь, а голод. А самое страшное, господа, я никак не мог вспомнить: если уж у них баронесс едят, то что же тогда е..т на обед?

Ах, простите меня. Дамы в особенности. Совершенно непонятно, как это слово вломилось в текст. Кто им мое сновиденье снабдил. Я ведь даже не знаю, как оно правильно пишется. Не нашел в словаре.

Только не подумайте, учтивый читатель, что моя свобода слова не знает границ. Это просто перо вышло из-под контроля. А всему виной - ненормальное поведение в этой семье, которое я наблюдал, уснув этим сном. Я границы приличий знаю. И обязуюсь соблюдать ваши приличия, если вы будете соблюдать мои.

Но позвольте, раз уж мы перешли цензурный барьер. Чтоб нам не называть вещи своими именами, а не синонимами? В чем виноваты эти слова? Блядь может стать довольно красивым словом, если изменить всеобщее отношение к этому состоянию женской души. Ведь гейшей или гетерой никого не шокируешь. А ведь и та, и другая - блядь.

Самое интересное и интригующее то, что козел все-таки подан был на обед, зажаренный на вертеле.

К обеду я и тут не спустился.

Чтобы покончить с покойным, скажем о нем еще пару слов.

Он еще пытался вернуть излюбленное состояние: писал ей письма в постель, оды в местную прессу, но полностью вернуть графиню ему не удалось. Да, она спала с ним, но и другими не брезговала.

Этот человек, кристально честный, но хрустально хрупкий, не мог долго так протянуть. - Я с вами нежилец, - часто твердил ей он, и действительно умер.

Окончательной версией его гибели явилась растущая в нем пустота, которая и всосала его в себя изнутри.

Его чувство к графине сменилось не менее настойчивым увлечением. Опускаю каламбуры по поводу графинчиков и графинь. Да, он стал пить.

В таком состоянии он еще пытался спать с ней. Но все чаще позволял себе лишнее: кидался на нее нетрезвым зверем, сочетая секс с мордобоем, и тогда хорошо засыпал, физически и морально удовлетворенный. После этого у местных дам открылась мода на вуалетки.

Но, однажды заметив, с каким волнением он смотрит он на ее ухо, она совсем прогнала его.

Он стал пропадать из дому и возвращаться не иначе, как по частям. Вначале подвозили его тело, потом другой автомобиль или посыльный доставлял его шляпу, ботинки, плащ. Заполнить пустоту запоем не удалось. Умирая, он шепнул: 'Прости...'. Не ясно, что значило это слово. То ли прощения у нее просил, то ли договорить не успел.

Она, конечно, простила. Хотя кое-кто из дворян утверждал, что последние слова его были: 'Какая гадость эти ваши маринованные опята'.

Не знаю, насколько искренней была ее скорбь. Хор мальчиков в Акустическом зале до самого выноса тела непрерывно пел 'Это глаза...'. Она и сейчас отпевала его этой песней.

Следующая песня посвящается мне.

Мы, кадровые командоры, как что, так за перо. Расточать себя в творчестве - наша судьба и наше проклятье. Невозможно бывает порой совладать с порывом пера.

Шепот, робкое дыханье, трели соловья...

Так-так-так, скажете вы: что-то знакомое. Вспоминайте скорее, иначе себе возьму. Не пойманный - не вор. Ах, не вспомнили?

Свет ночной, ночные тени, тени без конца...

Я пробовал и свое что-нибудь записывать. Но не получалось. Старый материал был исчерпан, а новый еще слишком сыр. Буквы не склеивались. Строки не строились. Какие-то шустрые черные человечки кувыркались, коверкали текст, трахались между строк, мешая сосредоточиться. А сколько просилось! Какой бы вырос из всего этого филологический фаллос этой вдове! Я уже опасаться стал, что так и придется умереть нерассказанным. Однако, благодаря прилежанию и настойчивости, тема сдвинулась, дело пошло. Вызрели яблоки в моем саду, запретные плоды вымысла.

Вас, впервые трепетно взявшегося за перо, заклинаю правдоподобием. Ловеласничая со словом, не впадайте в вымысел. Ибо слово было значительно раньше. Яблоко появилось потом. Я ведь тоже мог бы иначе скроить сюжет. Нам занимательности не занимать. Но, увы, еще в начале романа я поклялся строго следовать истине. От альфы и, извиняюсь, до омеги.