Грим - Приключения в приличном обществе

Позже возник вопрос: как строить с ней дальнейшие отношения? Спать? Спал. И расходовал себя пуще прежнего, надеясь убить таким образом и ревность, и страсть. Графиня же стала придерживаться со мной несколько иных интонаций. Бывало, например, в разгаре страсти останавливала процесс и вопрошала, хладнокровно глядя в глаза: 'Что, любишь меня, пес?'

Беременность ее стала спадать и исчезла сама собой. Она стала пропадать из дому и всегда надолго. - Загулялась в Саду? Заголялась в Дворянском Клубе? - Она научилась логично лгать и во лжи упорствовать.

Эта порнографическая графиня втянула в свои похождения баронессу Борисову. В отличие от графини, баронесса благополучно разрешилась одноухим младенцем. Я в этой связи даже решил, что дитя от Маргулиса. Но потом вспомнил, что у Борисовой - та же беда.

Вдовы сдружились и вместе ездили по четвергам показываться публике. Причем баронесса продолжала возбуждать у мужчин сразу оба инстинкта. Ей даже одно время приходилось выступать с забинтованной ляжкой, прикрывая повязкой то место, где ее укусил светский лев. Эта вдова тоже теперь давалась. Оба Валгаллища, оба Блядсхейма не знали счета героям. Баронесса, как младшая Эдда, невзирая на одноухость, пользовалась, кажется, большим успехом. Старшую это немного злило. В конце концов, они расплевались. Графине остались ее четверги. Баронесса заполучила вторники.

Странно на этом фоне прозвучали однажды ее, графини, слова:

- Уверяю, Мамонов, даже самые заядлые многоложницы втайне мечтают об единственном.

Единственным я не стал. Но минуты согласия между нами еще бывали. И тогда я брал свою виолончель, она свою, и мы самозабвенно наигрывали.

По моему мнению, я стал играть значительно лучше. Но графиня всё была недовольна. То смычок срывался на визг, то ей струна не натянута. Я натягивал струну, канифолил смычок, и мы продолжали.

- Вот покойный это хорошо умел, - говорила она в таких случаях и показывала, как надо водить смычком. - Э-этти глаза напротив...

- Не стоит его из-за этого откапывать, - грубил я, прежде чем спохватывался, кого из покойников имела она в виду? Графа?

- Ах, тот... Он тогда уже был тугоух.

- Майора?

- Не упоминайте больше при мне этого выродка.

- Нельзя же так о покойном, - упрекал я.

- Надо было светлую память по себе оставлять.

- Много проигрывал? - спросил я сочувственно.

- Не только. Была у него фантазия. Он этой фантазией и меня заразил.

И не дожидаясь моих расспросов, откровенно, как перед сексопатологом, высказалась. Признаться, летающие кровати в сравнение с этим меркли. Нет, не буду о них даже упоминать.

- Кстати, Мамонов. - Маркизом в этот период времени она меня не звала. - Я заказала ваш портрет.

Я поёжился. Я заказала вашу погибель - вот что значили, в сущности, эти слова.

- Кому? - спросил я, желая выяснить имя киллера.

- Вы не знаете, один тромбонист. И в то же время прекрасно рисует.

Я попытался поймать ее взгляд - не было взгляда. Только брови напротив - а где глаза?

Ее лицо, близко склоненное, приснилось мне ночью. Глаз по-прежнему не было. Губы, почти касаясь моей щеки, шепнули: я, мол, твоя вдова.

Да и в яви бывало похожее.

- Многие мужчины многое б отдали, - говорила она, подчеркивая следующее, - чтобы назвать меня своей вдовой.

Боюсь, что убьет меня эта женщина, как только поставлю последнюю точку. Тромбониста уговорит или отравит опятами. Боюсь, как бы, воспользовавшись моим окончательным отсутствием, она не перекроила этот роман. Некоторые страницы, посвященные ей, могут быть вымараны. И если вам, любезный читатель, не встретится в одной из последних глав эпизод, где будет фигурировать механическое пианино, летающая кровать и робот-двууд, значит, так оно и случилось.

Было время, поэты отождествляли любовь с движеньем воды. Прозрачный источник, половое половодье, море любви. Воспользуюсь этой вечно юной метафорой.

Море от берега двинулось вспять, и хотя накатывали еще приливы с присущей им регулярностью, но далеко не достигали крайней кромки своей. И я все чаще недоумевал, глядя на себя со стороны: что я делаю здесь взаперти? Хочу чего-нибудь? Не затянулось ли моё пленение вавилонское этой блудницей? Что за узел, узы, узда держат меня при ней? Дождаться окончательного отлива, чтобы сняться с якоря и пуститься прочь? Увести за собой свое море, бросив этот бесплодный берег, сухую гальку, соленый песок. И местных жителей, что будут долго еще бродить по голому пляжу, подбирая цветные камешки, пустые раковины, наблюдая тени акул.

Эти тени еще черны и бывают опасны. Кружат с деланным равнодушием, гонятся за мелкой тварью, но вдруг набрасываются стремительно и внезапно, провоцируя литпроцесс.

Море, однако, еще накатывало. Захлестывало щиколотки, редко достигая колен. Инициатива всегда исходила от графини. Видимо, схлынуло и ее половодье, и она не прочь была вернуться в русло упорядоченных отношений, особенно после того, как клубные завсегдатаи высекли ее виолончельным смычком. - 'Эти глаза ...' - напевала она, прихотливо порхая над моими бумагами, предлагая разделить с ней эту песню, и я отрывался от стола и тоже порхал, чувствуя себя, словно Адам, отдавший бессмертие за ничтожный пистон.

- Вам что-то со мной не спится, - угадывала она мою холодность.

Я и сам за собой эту холодность замечал - вплоть до окончательного окоченения, и чувствам вполне отдаться не мог. Разлюбилось, расхотелось пускаться в водевили с этой вдовой. Я что-то стал неохоч до графинь, и уже не вызывала ответных движений их вечная женственность и стервозность.

A propos о пропорциях.

У нее что-то стала сохнуть нога - сглазил кто-нибудь? - но она, неравнобокая, продолжала мужественно стриптизировать каждый четверг.

Что ж, век бабий короток. Если иметь в виду исключительно блядство. Однако все продолжали восхищаться ею, да и сама, глядясь подолгу в зеркало, по-прежнему находила себя прекрасной. Я ее прекрасной уже не находил. На ее порывы не отвечал, не ценил ее поцелуев.

Анатомия в том, что эта нога все более приобретала какой-то фольклорный вид. Мало того, что усыхала, но и пальцы на ней срослись перепонками, так что ступня стала напоминать ласту, а колено - гнуться назад. Сама она, похоже, не замечала этой нелепости, ну а я, кладя руку на ее бедро, все чаще ощущал под ладонью скользкую рыбью чешую.

- Как продвигается дело с портретом? - рискнул я однажды спросить.

Мы с ней только что отужинали голубем, пойманным графиней врасплох.

- Ах, я его еле отговорила. Очень уж хотел вас рисовать. И фото мне ваше вернул.

Она показала мне фотографию, одну из моих наилучших. Да она б и оставалась такой, если б не контрольный выстрел в лицо.