Грим - Приключения в приличном обществе

Кстати, о разуме. Возвратившись домой, я застал садовника с небольшим оранжевым пульверизатором, бродившим по саду и время от времени брызгавшим из него на дерево или куст.

- Вот мы их травим, - изрек он и брызнул на какое-то насекомое. - А может, они тоже считают себя разумными. Может, у них даже свои библиотеки есть.

- Эт-так, - подхватила Варвара совершенно невпопад. - Где чего убыло, значит, так тому и быть.

Я далеко не сразу сообразил, что эта заемная заумь формулирует закон сохранения энергии. Разумеется, на Э. Однако я попробовал добиться разъяснения.

- Как понимать, дорогая, эти твои слова?

- Интересно мне знать, сколько у него денег в отличие от меня, - заговорила она совсем о другом.

Слышал или нет это садовник, но он благоразумно отошел со своей брызгалкой в дальний конец сада. Намеренно ли он ее подучил, или сама подслушала? С помощью, опять же, наводящих вопросов, я попытался это из нее выудить.

- У меня есть двести рублей, а у тебя? - спросил я и помахал перед ее носом двумя сотенными.

- А не то обратиться в компетентный комитет, пусть выяснят.

Я замер, как в том сне. Обратился в жиголо. Это была уже прямая угроза. И исходила, конечно, от садовника, не от нее.

- Кто тебя этому подучил? - спросил я напрямик.

- Суперфосфат... Купорос... - забормотала она. А дальше старая песня. - Вы уж денежками обнадежьте.

Я отдал ей эти двести рублей, которые она проворно уложила в кармашек.

А вечер принес иные симптомы. Садовник бродил по залу с тряпкой в руке, проводя ею по мебели, но часто останавливался и морщил лоб, словно задумывался о чем-то, или пытался вспомнить что-то существенное.

- Волга впадает в какую реку? - с ударением на у в последнем слове бормотал он. А минутой позже вновь вопрошал, но уже чуть не плача. - Куда же впадает она, падла?

- В чем дело, Васильич? - спросил я.

- И таблицу на девять забыл...

- Что-что?

- Восемью девять - семьдесят два. А девятью восемь?

Дурдом. Я выше это уже констатировал.

- Семьдесят два, - подала голос Варвара, стоя на лестнице. Я взглянул на нее. - Девятью восемь - семьдесят два, - подтвердила она собственный вывод. - Девятью два - восемнадцать.

Таблица - мать математики. Кажется, в первом классе ее дети зубрят. Но я опешил. Как ей удалось так ловко умножить? Впервые во взгляде ее я обнаружил смысл. Непохожа она была на обезьянку, которую с помощью бананов и подзатыльников научили считывать числа.

- Кто тебя обучил арифметике? - спросил я.

- Арифметике? - Она в свою очередь наморщила лоб и застыла. Я тоже постоял с ними, глядя на этих задумавшихся, пока садовник, обеспокоенный стремительно развивающимся склерозом, почесывая под картузом, не вышел вон.

- Вчера у нас вчера было? А сегодня что? Сегодня? - бормотал он.

Сказку Пушкина о Лукоморье я все-таки раздобыл через Машу. Мы немного полистали ее перед сном. Слушала она без интереса, и выглядела озабоченной. Что-то таила в детском своем уме.

Следующий день до вечера был у меня свободен. Я не отпускал от себя Варвару, в чем, пожалуй, не было необходимости: и она, и садовник, казалось, тщательно избегали друг друга. Словно черная кошка между ними пробежала. Словно полоз прополз. Садовник бросал издали подозрительные взгляды на Варвару, но как их истолковать, я не знал. Он большей частью сидел во флигеле, я заглядывал: он что-то писал. Варвара хотя и пыталась зайти туда пару раз, но скорей по рассеянности.

Мне даже пришлось употребить авторитет хозяина, чтобы уговорить садовника еще один вечер приглядеть за ней. Мне предстояло участвовать в Дворянском Собрании. Перед тем как отправиться, я усадил их рядышком на крылечке, сунул садовнику книжку Пушкина.

- Кем наврано? - равнодушно спросил он, скользнув по обложке. - Пушкин пишет - ветер носит.

- Почитай ей, Васильич, если будет скучать, - сказал я, направляясь к машине.

- И чего они там собираются в этом клубе? - проворчал садовник, когда я уже завел мотор.

- Какаву пьют, - сказала Варвара.

Довольно остро меня мучил вопрос, что надеть и как выглядеть. Одеться щегольски или светски? Как человек высоковоспитанный, я не мог появиться в благородном собрании, одет, абы как. Встречают-то по одежке, а уж провожают по поведению. Миша, этот продвинутый молодой человек, посоветовал взять фрак в местном прокате, где его по моей фигуре подгонят. Я его совету последовал.

Отправляться на вечеринку мне не очень хотелось. Ну что мне это сословье? К дворянству я, господа, не принадлежу и их белому делу не сочувствую. Но коль уж имеют они в городе вес, значит, к знакомству обязывают. Noblesse obliges, какое б там ни было. Потомки царских псарей и шутов, конюших, постельничих, кравчих, держателей ночных горшков с царственным содержимым. От них ведущие род. Уж лучше не иметь таких родственников или вовсе не знать о них. Между нами, богатыми: богами я их не считал. И польщенным себя их приглашеньем не чувствовал.

Еще минуточку, господа. Третье сословие просит слова. Спасибо.

Было дело белое - стало дело тухлое. Нынче белое дело делаем мы. На бывшие привилегии не рассчитывайте. В крепостные мы к вам не вернемся. И вишневые сады не возвратим. Сами выкручивайтесь как-нибудь.

В порыве негодования и неприязни я, перед тем, как отправиться, выложил все деньги и кредитные карточки дома на стол, чтобы не раскрутиться на какой-нибудь взнос. Оставил небольшую сумму на карманный расход.

В Клубе была мемориальная комната, где любил бывать в свое время поручик Ржевский, предаваясь воспоминаниям и размышлениям, да частенько за ними и засыпал. И спал, бывало что, подолгу, пока его не находил и будил денщик: 'Вас, барин, к барьеру'.

Этот поручик, выйдя в отставку с небольшим содержанием, ни в удовольствиях, ни в размышлениях себе не отказывал и жил по дворянским меркам безбедно, пользуясь любезностью своих крестьян. Вот только с Матвеем Мотыгиным была у него вражда.

Фасад выходил на берег пруда, довольно благоустроенного. Со стороны клуба вдоль берега этого озера был бетонный бордюр, а между бордюром и фасадом - бетонная же площадка, что-то наподобие набережной, во время больших съездов используемая под стоянку для блестящих белых 'Пежо'.

Небольшая аллея, начинавшаяся от берега, служила местом пеших прогулок. Деревья, густо отражаясь в воде, делали ее зеленой. На противоположном берегу любили купаться девушки, загорая в ясные дни, подставляя солнцу лакомые места. В этом гидролизном озере трудно бывало девушкам держаться своего берега. Словно анионы к аноду, их так и тянуло вплавь, чтобы гроздьями повиснуть на бордюре, откуда их, стеснительно голых, снимали дворяне и увозили в нумера.

Аллейку дворяне считали почему-то своей и никого туда не пускали. Стволы, упругие, как струны лиры, звенели только для них. Для ее охраны от случайных прохожих был нанят непьющий сторож и лохматый пес - за кормежку.