Грим - Приключения в приличном обществе

- Рад вас видеть, графиня, - первым заговорил я, поскольку она только ахала, ни слова не говоря.

- Чу!.. Вам нравится этот пассаж? - Она вскинула пальчик палочкой и подирижировала им.

- Чертовски Чайковская музыка, - согласился я, ибо это было па-де-де из 'Щелкунчика', которое мне частенько приходилось слышать на похоронах.

- Чертовски... Вот именно, - сказала вдова. - Прислугу я не держу, только шофер. Он - шевалье, и служит мне из признательности, и поскольку не успевает за всеми моими распоряжениями, то приходится в чем-то ему помогать. Погуляйте немного один, осмотритесь, пока мы займемся обедом. Или вернее, ужином. Или хотите, вместе составим меню?

Дом был просторный, светлый, укомплектован котом. Точь-в-точь, что и мой по соседству. Только у нас, кажется, кошка была. Строили по единому типовому проекту в те еще времена, скопированному в свою очередь с особняка поручика Ржевского. Поэтому значительных архитектурных отличий искать не стоило. Только у Ржевского было три этажа, но при некотором усилии мысли можно было и здесь третий вообразить.

Комфортабельно, комильфотно. Много керамики: ваз, чаш. В простенках - подлинники местных мастеров живописи, портреты пианистов, антикварные зеркала. Везде, где возможно - музыкальные инструменты - от балалаек до фортепьян. А так же ноты, пюпитры, дирижерские и барабанные палочки, смычки. Позже выяснилось, что холл, где мы вырубились, назывался Акустический зал. Он мне, еще увидите, доставит хлопот.

Сад тоже своей планировкой был схож с моим. Только флигеля не было, да вместо пугала возвышался на постаменте конный каменный гость. Человек, посаженный на коня, был в обычной городской шляпе, плаще и очках, сжимавший в правой руке поводья, а в левой - порядочных размеров книжный том, на котором по латыни было что-то начертано. И если человек изображал собой ум, совесть и честь, свойственные интеллигенции, то конь - неудержимый порыв к истине. Рассудок и чувство гармонично слились, так что и просвету не было. Я подошел, колупнул - гость был не каменный, а чугунный. Я догадался, что это и есть покойный интеллигент, графинин муж, тот самый, который (по одной из версий) пошел выбрасывать мусор, да и выбросился вместе с ним. Задница всадника плавно переходила в лошадиный круп (крупнее, чем у графини). Налюбовавшись командором вдоволь, я повернулся к нему спиной.

Разумеется, Древа Свободы в саду не было. И даже той ветви, что изображала собой аллегорический мост между нынешней свободой и вчерашней необходимостью, по которой мы, собственно, и приползли, не было. Вы спросите, где он есть, если есть, этот мост, и почему при свете дня он не виден? Полагаю, скрыт куполом неба. Это добрейший Кузьма (хвала ему) открыл нам глаза.

Так что и вам, читатель, предлагаю не гнуть свое, мол, этого не может быть никогда, а принять всё, как есть, пойдя на сделку с действительностью, интересы которой я представляю.

Впрочем, несколько ветвей свешивалось через бетонный забор. Минутное дело - взобраться по одной из них и заглянуть за ограду, что я и проделал с обезьяньей ловкостью.

Дом мой выглядел нежилым. Сад бесповоротно запущенным. Меня удивило отсутствие флигеля в моем саду. На том месте, где ему надлежало быть - лишь руины фундамента. Из руин, впрочем, вился дымок, да выглянула пару раз чья-то коричневая шляпа. 'Засада', - с досадой подумал я, и пока меня в свою очередь не обнаружили, спустился вниз.

Я совершенно забыл про пистолет Макарова (а теперь мой), подаренный мне Кузьмой. Хотя он постоянно напоминал о себе, оттягивая пижамный карман и мешая двигаться. Я вынул его, осмотрел. Пистолет был в полной боеготовности, хоть сейчас открывай стрельбу по коричневым шляпам. И даже заряжен был, как я всегда заряжал - третья пуля трассирующая. Хороший пистолет. Я его немного попестовал и водрузил на место.

Флигеля у графини тоже не было. Это еще более сближало наши дома. Со временем, подумал я, избавившись от засады и легализовавшись, можно будет дружить домами. Но это позднее, когда охладеет между нами страсть.

Тут кто-то ткнул меня в бок, я оглянулся. Это был человек в ливрее, тот самый, по всей видимости, шевалье, он же Шувалов, он же шофер - среднего роста, довольно широк в плечах, смугл, сед. Лицо простое, доверчивое. В руках - распахнутый дубленый полушубок с чьего-то плеча.

- Графиня беспокоится, - кивнув, что означало полупоклон и одновременно приглашение одеться, сказал он.

Я понятия не имел, как обращаться с дворянами на побегушках. Может быть, чаевые дать? Но вместо чаевых, которых в карманах все равно не было, я фамильярно хлопнул его по плечу:

- Как жизнь служивая?

- Слушаюсь! - сказал шевалье, и снова кивнув, с достоинством удалился.

Глух, как пень, почему-то с облегчением подумал я.

Я вдруг вспомнил про простыни - по аналогии с пистолетом Макарова, наверное. Скорее всего, я их вместе с графиней на ковер выронил, а потом? Чего доброго, этот образцовый слуга сдал эти простыни в прачечную. Беспокойство гнало меня в дом. Да и - несмотря на полушубок - ноги в домашних тапочках все равно мерзли.

Однако узел мой оказался на месте, то есть в клетушке под лестницей. Я сунул его под кушетку как можно дальше - до тех пор, пока у меня не появится собственный кабинет, где я мог бы, не спеша, с ним разобраться.

- Ах, вот вы где, - сказала графиня, обнаружив мой торчащий из-под кушетки зад. - Ванна для вас уже готова. Пожалуйте мыться.

В ванной был белый кафель, и зеркало, и бритвенные принадлежности, и халат, в который я, смыв с себя грязь и нездоровые больничные запахи, облачился. Был он явно кем-то уже ношенный, мужем, наверное. Вот, жил человек, халаты носил, действовал, что-то писал. Любил ея. В кармане я обнаружил смятый бумажный лист, вероятно, черновик стихотворного произведения, озаглавленного по примеру А.С. - 'К вельможе', с единственной одической строкой: 'Сияй, прекрасная вельможа ...'. Прекрасным, должно быть, поэтом был ее муж. Поистине девичья доверчивость у этой вдовы. Всё прочее, подвергнутое мучительной правке, разобрать было невозможно. На обратной стороне листа он пытался изобразить нечто лирическое. 'Ваша дельта клином вниз...'. Упоминались омеги. На полях был рисунок обнаженной женщины с омегами. Охват обоих - передней верхней и задней нижней - примерно соответствовал графининому стандарту (90), из чего я заключил, что стихотворение было обращено к ней.

Позже, гуляя с графиней, мы не могли не вспомнить о нем.

- Ах, маркиз, слово интеллигент нынче в устах народа звучит предосудительно. Да и в устах кого угодно тоже. Все, все буквально уже через месяц забыли о нем. - Она отвернулась, чтобы не выдать вдовьих слез. Я обратил внимание на то, что нигде не было его портретов. Пианисты были. Усатый Мопассан. Император Александр Третий. Ни в гостиной, ни в его кабинете, ни даже простенькой фотографии в будуаре вдовы, где мы, в конце концов, очутились. - Вы, вероятно, обратили внимание на этот памятник. - Она откинула штору, глянула вниз. - Каким он здесь представлен исполином! Он вначале на площади стоял наряду с Ржевским. Мэр был не против и даже настаивал. Но позже, едва миновала первая скорбь, сам же и распорядился его убрать. И тогда мы перенесли его в сад. Я часто смотрю на него отсюда. Советуюсь с ним. Знаете, маркиз, так бывает необходимо иногда опереться о плечо приличного человека.