Ласло Блашкович - Ожерелье Мадонны. По следам реальных событий

Коста со спины хватает Верима. Саше удается отнять у него медаль.

Верим: Я пожалуюсь на вас.

Саша: Давай, если успеешь. Ты ведь самый быстрый у нас.

Вдруг он делается серьезным, бросает медальку Верима в крапиву. Потом плюет в самозванца и ударяет его ногой.

Саша: Предатель!

Словно в обрядовом трансе, все мальчики, один за другим, следуют Сашиному примеру. Верим корчится, не защищается. Подходит очередь Андреутина, который неловко отмахивается, словно от беды.

Саша: Еще раз, Андре, посильнее!

Андреутин: Не могу сильнее.

Саша: Сильней, раз я сказал!

Андреутин: Хватит…

Коста: Посмотри-ка на слизняка! Он же тебя надул, бей!

Андреутин: Не буду!

Саша: Не будешь?

Саша пальцами хватает комок грязи и размазывает его по лицу Андреутина. Тот начинает кашлять.

Коста: Оставь его, Сашенька. Опять у него это. Смываемся.

Ребята бегом покидают сцену. В луче света остаются только хрипящий Андреутин и обнимающий его Верим.

Верим: Хочешь, позову кого-нибудь? Хочешь попить?

Андреутинмотает головой. Вытаскивает из кармана спрей от астмы, вдыхает его, растягивается на траве, кашель стихает. Солнце сквозь решетки проясняет события. Верим садится рядом с товарищем. Смотрят друг на друга. У одного лицо в грязи, у другого — в чужих плевках. Ребята одновременно начинают смеяться, указывая пальцами друг на друга, покатываются со смеху.

Андреутин(успокоившись): Я устал от солнца. Я готов прямо так заснуть, на земле…

Кладет руки под голову, ложится. Потом поднимается на локтях, с травинкой в зубах.

Знаешь, почему я всегда сижу на последней парте? У меня волосатая шея, и мне кажется, что все на нее таращатся. Вот, посмотри.

Верим равнодушно пожимает плечами.

Как нет? Посмотри.

Хлопает себя по шее.

Видишь? Джунгли!

Верим бросает на него взгляд.

Верим: И правда. Я как-то раньше не замечал.

Андреутин: Да ну? Людям надо все пихать под нос. А то ничего не видят. Во все надо тыкать пальцем.

Говорит практически про себя.

Квартирка Верима. Верим сидит на краю отцовской кровати. Шея у него голая, на груди сверкает медаль. Отец спит, повернувшись спиной.

Верим(шепотом): Папа, папа, я должен тебе сказать … Я постоянно говорю сам с собой, как псих…

Начинает тихо всхлипывать.

Знаешь, папа, на похоронах Тито все плакали. Кроме меня. Только я ничего не чувствовал… А ведь всю жизнь хотелось хоть что-то почувствовать… Что угодно, кроме дрожи.

Отец просыпается, поворачивается к Вериму, к публике.

Отец: Почему ты шепотом?

Верим(удивленно, давясь слезами): Чтобы не разбудить тебя.

Отец(не слушает его): Подумай только, что мне приснилось… Будто я опять умер, и после этого… А это что?

Верим: За кросс.

Отец: Вот уж не знал, что ты такой быстрый…

Нащупывает пустую пачку сигарет. Закуривает окурок из пепельницы.

Не помню, когда я последний раз бегал… Вряд ли бы сейчас пятьдесят метров пробежал… Да, вот тебе и жизнь.

Гасит сигарету. Рассматривает медаль, подбрасывает ее на ладони.

Могли бы и получше сделать. Посмотри, она под ногтем мнется. Дерьмо… Но это не важно, сынок. Все это однажды станет прекрасным воспоминанием детства… Ну-ка, включи радио, сейчас новости будут.

Верим включает радио и уходит в ванную. Отец устало одевается. По радио музыка идет попеременно с сообщениями консилиума.

Диктор(за сценой): Состояние здоровья президента Тито сегодня несколько улучшилось, хотя в целом остается по-прежнему весьма тяжелым. Продолжается интенсивное лечение…

Верим Мехметай стоит перед зеркалом со скрещенными руками и сжатыми кулаками в боевой позе, закрыв лицо. Целует медаль и начинает наносить удары в пустоту, скандируя:

Верим: Зла-ти-ца, Зла-ти-ца…

Не прекращая бой с воображаемым противником, поворачивается к публике.

Верим: В тот год умерло много хороших людей, и плохих тоже, но нас, живых, смерть задела ничуть не меньше и не больше обычного… Не знаю, почему мне втемяшилось, будто обо мне тайно снимают фильм. Пленка бесконечна, а невидимые операторы работают непрерывно; однажды они повесят огромный экран, и, наконец, покажут: вот он. И в ожидании этого момента я живу как на иголках. Даже когда ленюсь, балбесничаю, пускаю пузыри или от скуки отрываю головы мухам. О, особенно тогда. История весьма запутанная: я должен быть постоянно в форме, совершенно естественным, меня не должна выдать никакая судорога, ни один вставший дыбом волосок, а то киношники моментально исчезнут, уберутся. И все пойдет прахом. И меня никогда не будет. И мы не увидим конец фильма.

Занавес падает, камеры Канала 69 отключаются, потрескивает горящая пленка. Наталия в кабинете начальника, в компании хозяина и помощника министра. Ее дыхание обжигает конфискованный «бурбон».

Я когда-то видела в Швеции пять-шесть спектаклей, и самое интересное — это успех беккетовского «В ожидании Годо», который играют перед заключенными. И кому я это рассказываю?