Анатолий Гуницкий - Рассказы о Сашке

Что, собственно, из того, что когда-то – однажды – случайно – спонтанно – неожиданно для себя самого и непреднамеренно даже, он, Сашка, зверски, жадно и грубо, и безапелляционно, и самонадеянно, и безостановочно, и тотально, и брутально, и самозабвенно, и отчасти даже и мрачно-страстно, и сочно, и сладко изнасиловал Дельфию после концерта английской группы The Wall? В трамвае, это приключилось – произошло – было – место имело, да, в трамвае, в забитом – спящими, пьяными, скучными, измусоленными, растерянными, истёртыми, стоптанными, раздробленными, полуживыми пассажирами трамвае. Зато после, но зато потом, но зато в дальнейшем, но зато в некотором не очень отдаленном и в не слишком продолжительном будущем, читал он ей, Дельфии, Дюрренматта и Гоголя…

Нет, не Гоголя, а Гинзбурга…

Нет, не Гинзбурга, а Сартра...

Нет, не Сартра, а Джойса…

Нет, не Джойса, а Монтеня…

Нет, не Монтеня, а Расина…

Нет, не Расина, а Шопенгауэра…

Нет, не Шопенгауэра, а Платини!

Ещё руки целовал сквозь варежки. Зимой. До дому от банка провожал. Грибным пломбиром с мармеладом угощал.

Да, провожал. Да, угощал. Да, изнасиловал. Да, читал. Да, было. Да, всё это было.

Только видеть Дельфию, только смотреть на Дельфию, только глядеть на Дельфию, только созерцать Дельфию, только таращиться на Дельфию, только пялиться на Дельфию, Сашке не хотелось. Совсем. А ведь он не привык поступать так, как ему не хочется. Никогда так не поступал. Когда живым был. Ну а теперь-то уж…

Что? На Таисью Викторовну посмотреть? Ну да. Ну понятно. Ну ясно. Ну само собой. Она вроде как бы мать ему. Да, вроде того. Да, типа мать. Да, что-то там такое... Да. Да. Только об этом они давно – если вообще не никогда – с ней не разговаривали. Не случайно, не специально, не автоматически, ни с утра, ни днем-вечером, ни под Новый Год. Зачем? Для чего? Ведь у всех, ведь у каждого – своя жизнь. Ну да, она вот мать. Мать вот она. Ну и что? У неё всё своё – и то, и сё, и болгарские обои, и ещё работа где-то там кем-то какая-то. А у Сашки – тоже своё разное мелкое было. Точно было. Разное было. Пока он не умер совсем молодым. У неё, у ТВ, своя жизнь осталась, а у него осталась только своя смерть. Его, персональная, личная, частная смерть. Его, Сашкина смерть. Ну да, умер он вроде бы, умер совсем вроде бы молодым. Ну да, умер. Ну и что же из того? Делать что-либо наперекор – вопреки – поперёк – вне – извне – за пределами своего желания, Сашка не собирался. Не хотелось ему на Дельфию глядеть. Так он и не глядел. И на Таисью Викторовну не хотелось глядеть, так он тоже не глядел. И на коврового владельца Ромку тоже глядеть Сашке не хотелось, так он и на него не глядел. Ни на кого он не глядел – не смотрел – не поглядывал – не посматривал.

Никого больше видеть ему не хотелось!

– Нет, ты не прав, – услышал Сашка голос леди Сильвии, – надо смотреть. Пока можешь.

– Пока могу? Ежели захочу, то, значит, и могу! – недовольно, раздражённо, немного даже злобно-грубовато ответил Сашка.

– Но так не всегда будет, – сказала леди Сильвия.

– Не всегда?

– Совсем не всегда, – повторила леди Сильвия.

– Отчего же не всегда?

– Ну, я не знаю отчего, – улыбаясь, ответила Сашке леди Сильвия. – Просто потом ты уйдёшь дальше. Наверное, уйдёшь. Наверх. Или вниз. Или ещё куда-то. Все уходят куда-то. А оттуда уже ничего ты не увидишь. Даже если захочешь.

– А ты? Ты тоже уйдёшь?

– Да, и я уйду. Скоро уйду.

– А я? Когда я уйду?

– А ты потом, позже. Все уходят.

– Куда же все уходят? Зачем?

– В Страну Грёз. В город Бейстегуи.

Леди Сильвия находилась рядом с Сашкой. Она не то, чтобы стояла рядом, но и не висела, и не сидела, и не лежала рядом с ним. Она просто была. Сашка немного удивился. Он не понимал: каким образом и где именно, и где конкретно, и как именно конкретно она находится рядом. Рядом с ним. Леди Сильвия была сейчас какой-то другой, по прежнему и изящной, и полуодетой, но всё равно другой, безусловно – точно – самоочевидно – реально другой. Только Сашка едва ли смог бы объяснить, – если бы, разумеется, его кто-нибудь спросил, в чём же, собственно, проявляется эта её «другость». Но Сашку никто про «другость» ледисильвиевскую не спрашивал, и, скорее всего, не собирался спрашивать. Похоже, что никого нисколько не интересовала её «другость», а, быть может, эту «другость» никто, кроме него, кроме Сашки, и не видел – и не замечал – и не фиксировал – и не просекал – и не обращал на неё никакого и ни малейшего внимания.

Мимо Сашки и мимо леди Сильвии, скорее уж изящной, чем полуодетой; а, быть может, впрочем, в большей степени полуодетой, нежели изящной, проходили, пролетали, проползали, перекатывались, пролезали, пропихивались, – и не только мимо, но сверху, снизу, сбоку, и сквозь них, какие-то люди, их много было, очень много, бездонно много, бесконечно много, и они все куда-то шли, ползли, стремились, направлялись. Куда-то им нужно было. Какая-то вроде бы цель у них была.

– Куда-то это все они идут? – спросил Сашка у леди Сильвии. – Зачем? Для чего? В Страну Грёз? В Бейстегуи?

Леди Сильвия молчала. Леди Сильвия долго молчала. Потом сказала, что все эти люди идут либо заниматься любовью, либо умирать. Ну а кое-кто идёт на концерт, слушать музыкальную группу N. Вроде бы Сашка слышал где-то и когда-то название этой команды. Но что из того? Ведь он музыку не любил, и поэтому не знал и не помнил никаких названий. Где-то там, немного поодаль от Сашки и леди Сильвии, находились музыканты, в самом деле что-то играли они, и это, похоже, кому-то было интересно, и многие из тех, кто шёл сверху, снизу, сбоку, над ними, сквозь них, смотрели туда, где что-то играл некий ансамбль N. Смотрели и слушали. Сашка даже удивился. Он не понимал, он никак не мог понять, что же так сильно привлекло внимание этих людей. Он ещё не знал, как можно отличить тех, кто идёт заниматься любовью, от тех, кто идёт умирать. Или от тех, кто идёт на концерт. Ничем, с точки зрения Сашки, друг от друга они не отличались. Леди Сильвия продолжала ещё что-то говорить и улыбалась. Можно было подумать, будто бы она говорила какие-нибудь ужасно весёлые или смешные вещи.

Тем не менее, Сашка вновь захотел ещё о чём-то спросить леди Сильвию. Да, точно. Да, что-то ещё Сашка собирался выяснить. Да, Сашка намеревался, и даже как бы планировал что-то там ещё уточнить. Но ничего так и не спросил. Не уточнил. Может быть, не хотел? Нет, хотел вроде бы, вроде бы точно хотел. Да, конечно, сначала Сашка хотел; конечно, хотел, бесспорно – безусловно – само собой – непреложно – само собой – разумеется – о чём-то, – о многом спросить он леди Сильвию хотел. О том, как отличить тех, кто идёт заниматься любовью, от тех, кто идёт умирать, и про ансамбль, руководитель которого считал, что его группа похожа на большое красивое животное, и про Страну Грёз, и про город Бейстегуи; захотелось ему выяснить, где же находятся этот город и эта страна, и какого черта он там забыл, в этой стране, и в городе этом, и ещё, и ещё, и ещё о чём-то хотел он спросить, но потом ему стало эдак привычно всё равно, так же точно как и прежде, как и до того, как умер он весной, в конце мая совсем молодым.