Сергей Носов - Хозяйка истории [В новой редакции М. Подпругина с приложением его доподлинных писем]

Опять благодарности. Корзину роз подарили. Как балерине.

Кстати, о балете.

Иду завтра в Большой. С Володей. Он терпеть не может балет.

На «Дон Кихота» [132]идем. Пусть просвещается.

«Отдыхать». Но и не только.

Задание!

Вот какие мы нарасхват…

Там будет некто с высокой энергетикой. Гость. С необыкновенно высокой. К тому же высокопоставленный. А кто такой — пока секрет.

Заинтриговали, одним словом.

В антракте меня к нему подведут, рядом поставят и представят как видного борца за мир и равноправие женщин. Далее, по идее, он должен будет пожать мне руку, а я при этом что-то почувствовать. Тут меня и отведут в особую комнатку, где я быстренько расскажу нашим специалистам о своих необыкновенных ощущениях. Услышу ли гром, увижу ли молнию, вспомню ли детство, похолодеют ли ноги… [133]А муж мой будет в зале сидеть и ждать с нетерпением. Надеюсь, градусник мне ставить не будут.

Надоели опыты.

Бред.

Парапсихология.

Балета хочется.

Без пяти двенадцать. Спать. Спать.

2 марта

Не держу руку на пульсе времени, а то бы уже вчера поняла.

Муджибур Рахман, шейх — вот мой харизматик. А я еще утром гадала, чьи это флаги вывешены? [134]

Нет, мне от него никуда не деться — достал, прилетел. Скоро ночью приснится мне этот шейх, и буду я излагать свой провидческий сон в форме объяснительной записки.

Днем с ним встретился Брежнев. Балет — вечером.

Володька не хотел идти, ворчал. А я была наэлектризована, как ненормальная. Надела олимпийскую шубу.

К служебному входу подвезли, там уже было все оцеплено, нас пропустили по «вездеходу» [135]. Встретили генерала на лестнице, он загадочно улыбался.

Генерал сидел в партере, нам же досталась ложа во втором ярусе. Ну а шейх вместе с Косыгиным и Громыко, естественно, в центральной, в правительственной. Там еще был Полянский [136].

Исполнили гимны — бангладешский и наш. С этого и началось. Подняли занавес.

Мне спектакль понравился.

Правда, Володька крутился все первое действие — не то от скуки, не то от ревности. Я иногда поглядывала на шейха, он смотрел очень внимательно. Еще бы, поди, в Бангладеш у них нет балета. Или есть? [137]

Что сказать о Муджибуре Рахмане? Роста он невысокого, черноволосый, в очках, театрального бинокля что-то я у него не припомню, может, не дали, чтобы не напоминать о слабом зрении? А может, не полагается по протоколу. Приятное открытое лицо, на той марке он выглядел посуровее. Не знаю, как насчет энергетики, на расстоянии не очень чувствовалось, но все же в этом есть что-то такое, когда недалеко от тебя сидит человек, еще недавно приговоренный к расстрелу и уже многими считавшийся расстрелянным. Его спас тюремщик.

Наступил антракт. За мной пришли. Володька пожелал ни пуха ни пера. Я к черту послала. Повели меня в гостиную за центральной ложей. Вижу Косыгина, вижу Рахмана. Беседуют. Громыко ко мне подошел:

— А… это вы?

И подводит меня к шейху как ни в чем не бывало.

Я даже не поняла, что он сказал. Догадываюсь, что как будто знакомит.

Сама не знаю, кто он, гость: «товарищ» или «ваше превосходительство»? Мы еще по дороге с Володькой спорили, есть ли у него гарем [138]. Он же шейх, мусульманин. А если шейх, почему тогда премьер-министр? Да еще и лидер крупнейшей партии? [139]

А он берет и целует мне руку. И лицом светится. Поцеловать руку — это посильнее, чем просто пожать. Я тронута. Но сказать, что меня током ударило, будет преувеличением.

— Господин премьер-министр находит спектакль великолепным, — сообщает переводчик специально для меня предназначенное.

Не за балерину ли они меня принимают?

— Я счастлива, что нашему высокому гостю понравился русский балет.

В ответ — любезная улыбка.

Вот и вся встреча. Меня уже вывели.

— Ну как?

— Никак.

— Совсем никак?

— Абсолютно.

— Нет, подождите. Что-нибудь да было…

Я решительно направляюсь в сторону нашей ложи.

Догоняет генерал:

— Ну как?

— Абсолютно никак.

Меня злость берет. Почему это их Муджибур Рахман с высокой энергией, а наш Косыгин — с простой, с невысокой? Или тот же Громыко, он в молодости ого-го красавцем был, я видела фотографию, это он сейчас так скукожился!.. Почему же Рахман Муджибур?.. А не Громыко? А не Косыгин?

Не Фидель Кастро, в конце концов, с которым меня так и не познакомили?!

Села на место. Тут уже мой:

— Ну как?

— Ты лучше, — ответила я.

Стал свет меркнуть. Музыка объяла нас.

Больше он не вертелся.

Я смотрела балет до злости веселая [140].

8 марта

Напугал.

Слово за слово, о смерти заговорили. (Ночью — в постели.) И вдруг спрашивает:

— А ты бы могла представить меня в гробу?

Я встала и включила свет.

— Слушай! И не пытайся! Будешь приставать — напишу рапорт [141].

Смеялся [142].

1 июня

— Володя, ты слишком любопытный.

Действительно, зачем ему это надо? Чтобы смотреть смерти в лицо? Но ведь это глупо, по-моему.

— Да нет, я не хочу когда. Зачем же тебя расстраивать?.. Но хотя бы от чего? От пули? От болезни? Или попаду под трамвай? Тебе-то самой не интересно разве?

— Нет. Нисколько.

— А мне так да. (Обнимая.)

— В другой раз, — говорю.

— Завтра? — на ухо (нежно).

Вкрадчивый ты мой… Я сказала:

— Отстань.

2 июня

Костя [143]рассказывал, как он сдавал науч. коммунизм.

Ему достался билет «Основные функции семьи при социализме». — «Вы женаты?» — спросил экзаменатор. «Да, женат». — «Очень хорошо. Отвечайте». — «Основная функция семьи при социализме, — ответил Костя, — как и при капитализме, это деторождение». Экзаменатор был стар, сед, он много пережил на своем веку, многого наслушался, он устал и не хотел думать ни о капитализме, ни о социализме, ни о коммунизме (почему-то я таким вижу этого экзаменатора), он только спросил: «У вас есть дети?» — «Нет». — ответил Костя. «Тогда — четыре».

Я счастлива. Я счастлива на «четверочку».

Но я счастлива.

На «четверочку».

Но я счастлива!

До полного счастья — тебе — не хватает…

Да, не хватает.

Если есть в природе «полное счастье», то не «полное» — счастье ли это?

Но я счастлива, счастлива, счастлива!

На «четверочку» [144].

Через час-другой, максимум третий,

его будущая супруга

сделается наконец вдовой,

ибо Волков Владимир Юрьевич,

в эту ночь снедаемый необузданным любопытством

относительно собственной

и, как теперь мы заметим, незавидной судьбы,

непременно скончается,

то есть умрет,

в нарушение всех графиков и инструкций

в несанкционированных объятиях

Е. В. Ковалевой.

Последнюю страницу очередной, далеко еще не последней главы нашей необыкновенной истории можем справедливо считать перевернутой.