Сергей Носов - Хозяйка истории [В новой редакции М. Подпругина с приложением его доподлинных писем]

Как бы то ни было, я хочу воспользоваться случаем и принести моей бывшей супруге благодарность за понимание ситуации в целом и, в частности, за то (хотя это и не пригодилось), что вопреки желанию ее родителей она добросовестно не потребовала от меня формального развода, чтобы не повредить моей предполагаемой карьере. Там, где я работал, относились в те годы чрезмерно трепетно к так называемому моральному облику кадров.

Мы жили порознь, довольствуясь каждый своей собственной личной жизнью.

В июне 1971 года, сразу после лиссабонской сессии НАТО, меня вызывают на собеседование. Сначала разговор идет о конкретных результатах моих непосредственных исследований — я обрабатывал нехарактерные оргазмические флуктуации в неинформативном поле Е. В. Ковалевой по фонограммам неосновного фонда, — но скоро убеждаюсь, что не это интересует опрашивающих. Моя частная жизнь — вот что составляет предмет их любопытства. Осведомленность Руководства Программы в этой области меня поражает. Им известно обо мне все, буквально все. Ну, например, особенности моих невинных приключений в Новосибирске, где я гостил полторы недели у длинноногой племянницы моего университетского преподавателя тогда еще обязательного для всех исторического материализма и ее смешливой подружки из местного пединститута. «А как же ваша жена?» — спрашивает полковник М. Л. Бойко, нахмурив для наглядности брови. Вопрос риторический, он осведомлен и без моих ответов. Тем не менее я все признаю и во всем признаюсь, объясняя характер моих поступков высоким уровнем моей половой конституции. Иными словами, объективным фактором; и мне кажется, субъективно они меня понимают.

Удивительнее всего, что именно технические детали в наивысшей степени интересовали комиссию. Подробности и нюансы: продолжительность, количество фрикций, возможность пролонгации… на столе лежала — я заметил ее издалека — персональная карта моего последнего (январского) медобследования, с четко обозначенной морфограммой. Разговор был затеян со мной неспроста, я чувствовал это со всей очевидностью.

Особенно запомнился один эпизод, до крайности мне тогда показавшийся странным.

— А не знаете ли вы Надежду Емельяновну из канцелярии? — спросил меня полковник Б. Б. Шумилин.

Но кто же не знал у нас Надежды Емельяновны? Ее знали все. Надежда Емельяновна была притчей во языцех.

— Можете не отвечать, но скажите, пожалуйста, как мужчина мужчинам, вот если бы взять Надежду Емельяновну и этак ей как-нибудь да и впендюрить — вы бы смогли?

Помню, как тикали практически бесшумные часы на руке генерала, подарок известной швейцарской фирмы в пору его посещения Берна в составе правительственной делегации — такая была тишина в кабинете. Слух у меня идеальный, интуиция — тонкая. Надо знать Надежду Емельяновну, чтобы понять всю каверзность поставленного вопроса. Но и кто спрашивал? Слово «впендюрить», жаргонное, низовое, — я нарочно сейчас уточнил еще раз его значение по словарю, — слово «впендюрить» произнес не кто-нибудь, а записной интеллигент, знаток мировой литературы, каким мы знали полковника Б. Б. Шумилина в нашем Отделе, — любитель непростой поэзии полуопального тогда А. А. Вознесенского и уже в те годы ценитель почти запрещенного за пределами этого здания творчества В. В. Набокова, эмигрантского автора целого ряда замечательных книг, из числа сочинений которого лично мне больше других по душе малоизвестная драма «Изобретение Вальса» — ее постановку уже в годы горбачевской гласности по стечению обстоятельств я увидел в одном из московских театров. Сложный, умный и высококультурный писатель!

Я понял, меня испытывают.

— А что, разве надо? — спросил я уклончиво, но уверенно.

— Нет, нет, — смутился полковник в мгновение ока. — Наоборот! Ни в коем случае!.. Нет! Вопрос о ваших возможностях… Только!

— По влечению — никогда, — ответил я честно, — но ради дела — пожалуйста.

Мой ответ им понравился.

Это необычное собеседование завершилось тем же, чем завершается любое себя уважающее собрание, — оргвыводами. Генерал, до сих пор не выдавший ни одним вопросом своей заинтересованности, но все-таки под конец разговора начинающий явственно обнаруживать на лице недвусмысленные признаки улыбки удовлетворения, вдруг попросил полковника М. Л. Бойко объявить, как он доброжелательно выразился, вердикт. Что тот и сделал от лица всего Руководства.

Во-первых, мне предписывалось оформить в официальном порядке развод с женой, дабы больше не вводить никого в заблуждение. «И не мучить женщину,» — добавил некстати от себя полковник. А во-вторых, это главное, мне предлагалась новая область приложения моих интеллектуальных, но еще больше физических усилий.

Шел поиск аналогов исключительному дару Е. В. Ковалевой.

Моя новая тема. — Невероятные слухи и нелепые домыслы. — «Отряд» доброволок, каким он был. — Искусствовед, которую я распознал. — Несколько слов о секретных лабораториях. — Несколько слов о моем рационе, в частности о миногах. — Несколько слов об относительной неэффективности наших экспериментов

Итак, шел активный поиск аналогов исключительного дара Е. В. Ковалевой.

Горжусь, в этой партии мне досталась не последняя скрипка.

Тема меня увлекла.

Одиннадцать месяцев я не знал отдыха.

Меня просят написать об этом отдельную книгу. Вряд ли возьмусь. Еще не решил. Скорее всего, буду упрежден каким-нибудь предприимчивым романистом, что вполне справедливо: материал сам просится в руки — садись и пиши! Но кто бы ни взялся другой за перо, я надеюсь, домысливать ему ничего не придется. Со своей стороны всегда готов рассказать непредубежденному сочинителю такие подробности, какие человеческий мозг не в состоянии сочинить преднамеренно.

Исследования проводились в условиях строжайшей секретности. Рядовые сотрудники Отдела, к ним не причастные, могли о них только догадываться. Очевидным для всех было одно: что-то такое проводится, потому что не может не проводиться. Того требует жизнь.

Давно ли, не имеющий допуска, я сам распалял свое небедное воображение всякого рода догадками? Но ведь оно и понятно: секретность порождает фантазмы.

В этом отношении наша организация не представляла исключения из общего ряда. Так же как и в других режимных учреждениях, когда одни не ведают, чем занимаются другие, во всех подразделениях на низовом уровне шел у нас активный процесс мифотворчества. Поговаривали, например, о каком-то невероятно сплоченном отряде суперагенток, прошедших стажировку в зарубежных пятизвездочных отелях и наученных теперь уже нашими наставниками последовательно добавлять каждая свой оргазм в непрерывно единый всего коллектива. Намекали на таинственную дочку или внучку (или правнучку) некоего члена Политбюро, якобы в многокаскадном экстазе предсказавшую чью-то смерть на охоте… не иначе, Генерального Секретаря, и, как помню сейчас я, поговаривали, от укуса ни много ни мало змеи!.. Но наибольшие кривотолки возбуждала фантастическая установка для искусственного коитуса, будто бы работающая в две смены.