Сергей Носов - Хозяйка истории [В новой редакции М. Подпругина с приложением его доподлинных писем]

Без понимания легче.

6 сентября

Я как та не умеющая читать машинистка — для переписи секретных документов.

Сама не знаю, что знаю. По-моему, ничего.

7 сентября

Крайне любопытное, невероятное и, если подумать, все же закономерное происшествие. Я уже отошла, успокоилась. Было над чем подумать.

Итак, по порядку.

Я поздно проснулась. Около одиннадцати. Разбудил телефон. Володька: он, по-видимому, сегодня задержится, его загружают делами. В начале второго еще звонок. Теперь генерал. Спрашивает, как мое настроение, не скучаю ли я и т. п. Просит через десять минут выйти на улицу, он будет на машине около нашего подъезда.

Выхожу. Стоит «Волга». Вижу: сидит сам за рулем. Глазам не верю. Сам! Не зная, что и подумать, сажусь в машину — приглашаемая. Мерси. Видите ли, он меня хочет свозить на Ленинские горы — показать Москву, словно я этой Москвы никогда не видела.

Ну, едем. На Ленинские. Разговариваем. О чем говорим? О погоде. А погода и верно — блеск! Бабье лето, тепло, солнышко сияет, генерал мой вдруг начинает мурлыкать: «Бабье лето, бабье лето…» — из репертуара Высоцкого. Я уже на него начинаю коситься: не подшофе ли? Что-то слишком возбужден как будто. Или что-нибудь, может, случилось…

Приезжаем. Остановились. Но из машины так и не вышли. Посмотреть на Москву…

Потому что товарищ генерал, как только остановил машину, взял и положил, недолго думая (хотя, может, и долго — не знаю), свою руку на мое колено. И сказал томным голосом:

— Леночка…

Я оцепенела от неожиданности.

Вряд ли я оцепенела поощряюще, но он не стал терять зря время и, воспользовавшись моим оцепенением, сообщил своей ладони известного рода динамику.

Тут уже я пришла в себя и твердым движением отстранила его дерзкую руку.

— Евгений Евгеньевич! Как вам не совестно! И еще в рабочее время! — сказала я первое, что пришло мне в голову, и, конечно же, не самое уместное и не самое удачное.

Он тут же ухватился за «рабочее время», как за соломинку утопающий.

— Леночка, вы только скажите… я готов в любое время… я готов, как вы скажете…

— Немедленно отвезите меня домой!

Провинившаяся ладонь уже спряталась куда-то под мышку, сам он съежился, как подросток нашкодивший.

И тут я слышу примерно такую речь:

— А вам бы, Елена Викторовна, было бы приятнее… если бы я не по любви, не по влечению… а по долгу службы?.. приятнее, да?.. Ну а если я как раз при исполнении?.. что вы скажете?.. нет?.. То, что любите мужа, это мне даже очень известно… и вашей верностью я восторгаюсь… ну, а если, подумайте сами, если такие вопросы имеются… такой, понимаете, важности… что их надо не так, а вот так, по-особому… на самом высоком, понимаете, уровне… на вашем, понимаете, и на моем?.. Вы ответьте, Елена Викторовна, я вам не нравлюсь?

— Сами не слышите, что говорите, — сказала я строго. — Немедленно отвезите меня домой!

Он завел машину.

Повез.

Сначала что-то еще лепетал несуразное, но, так как я сурово молчала, в итоге тоже умолк.

Уже около дома сказал:

— Елена Викторовна, нам с вами вместе работать. Ответьте, вы не сердитесь на меня?

Я ответила:

— Нет.

И пожелала:

— Всего доброго.

На том и расстались.

Сейчас девять. Начинаются новости. Володьки еще нет. Его хорошо загрузили. Браво, товарищ генерал. С большим запасом. Вы мне начинаете нравиться. Нет, я не сержусь. Даже как-то смешно. Не волнуйтесь, мужу не скажу ни слова. Не хочу вешать на него ваши проблемы [54] Прототип героя приведенного сочинения (именно сочинения, потому что фактография здесь демонстративно принесена в жертву художественности) обладал, как и любой другой нормальный человек, достоинствами и недостатками. Автор настоящих примечаний хорошо осведомлен и о тех, и о других. Но какими бы ни были те и другие, несомненно одно: прототип категорически не представлял карикатуру собой, он всегда придерживался жесткой самодисциплины, что справедливо давало ему неоспоримое право быть требовательным к подчиненным, никогда не мямлил, не бубнил, а, напротив, владел языком членораздельно, короче, был далек от субъекта, изображенного Е. В. Ковалевой. Подвело ли чувство стиля Е. В. Ковалеву? Да, подвело. Автор настоящих примечаний не принадлежит к категории литературоведов, хотя и ценит литературу, и знает, и любит, и сам владеет пером. Но даже ему, не литературоведу, человеку, занятому иным делом, бросается в глаза легкомысленная торопливость изложения комментируемого текста, шаблонность в изображении конкретного, в действительности достаточно сложного человеческого характера, грубая тенденциозность в описании житейской ситуации, в общем-то, и не стоящей никакого внимания. .

10 сентября

Горло першит. Насморк. Т — 37,7. Похоже, заболеваю. Как бы Крым не накрылся.

11 сентября

Накрылся Крым.

Обычная простуда, но будут госпитализировать. «Чтобы не было осложнений». — В Центральную. — На время отсутствия мужа. — Изолируют, одним словом.

Это все очень забавно. Похоже, они нашли повод меня дообследовать.

А Володька-то в самом деле поедет один.

Зачем же один? Что он там без меня? Смешно.

Да! Было еще!

— А что, — спросила, — генерал тоже поедет?

— А как же.

— Ну, Володька, смотри, поведет тебя, вот увидишь, по девочкам.

Засмеялся. Не понял.

12 сентября

Итак, дело сделано. Меня заточили. Знакомое место. Отдыхай и принимай витамины.

Я сразу сказала — никаких процедур — как в прошлом году, такого не будет. Без этого. Простуда — значит простуда! И только.

Как будто согласны. А сами ходят довольные: попалась, голубушка!.. В белых своих накрахмаленных халатах…

Угодливы, предупредительны, уступчивы.

Евнухи.

А я жена султана — наилюбимейшая. Последняя и единственная. «Жил-был султан. Он обанкротился. У него осталась одна жена и триста шестьдесят пять евнухов» [55] Источник цитаты не установлен. . — Про нас, милый.

Виноград. Фрукты. На обед — что-то диковинное.

Сам султан — Володька мой ненаглядный — тоже к обеду пожаловал, навестил. И ему дали порцию. С научно обоснованным содержанием железа. Вкушали вдвоем — за столиком больничным, напротив того самого алькова — того, где в прошлом году мы так ловко проработали с ним американцев. Ух. Хоть и не помню ничего, а вспоминаю — дыхание перехватывает.

А он ест. Он уже там. Весь в Крыму.

— Что же ты, мой муж дорогой, так меня сдал легко. Вон моча моя уже по рукам пошла. Анализируют.

— Не болей, — говорит. — Впредь не простужайся. Я не виноват. Я поделать ничего не могу. Такова мощь государственной машины.

Улетает вечером. Без меня. Мне-то перспектива Крыма (его) не слишком приятна. Фантазировать стала…

— Слушай, муж ты мой дорогой, ну а если такие способности у кого-нибудь еще обнаружатся, отвечай, тебя от меня заберут?