Славомир Мрожек - Дневник возвращения. Рассказы [Сборник]

Мы весьма подвержены колебаниям настроения, и обществом это одобряется. Это, можно сказать, наш обычай. Начать день с взаимного информирования о своем физическом и психическом самочувствии — признак хорошего воспитания. Но, внимание! Только в том случае, если самочувствие плохое, и чем оно хуже — тем лучше. Если же оно хорошее, говорить об этом не следует. Упаси вас боже на вопрос «как ты себя чувствуешь?» ответить «чудесно, прекрасно»; это ужасная бестактность, и ею часто грешат иностранцы, не знающие наших обычаев.

От частой смены настроений человек страдает, как от изменений погоды и скачков атмосферного давления. Когда он в дурном настроении, им овладевает еще худшее. Если ему попадется другой подобный тип, такой, что «весь ходуном ходит», то они или поссорятся, или вместе пойдут выпить. Наутро почувствуют себя уже просто ужасно, и цикл повторится. И повторяется он веками, так что, возможно, алкоголизм стольких поколений имеет какую-то связь с тем, что над нами властвуют настроения. Раздражительность, переменчивость, неуравновешенность, внезапные приступы ярости, а потом вдруг сентиментальничанье и жалость к самому себе, топор в руке и легкие слезы, депрессия, восторженность и снова депрессия, провалы в памяти или неожиданные ассоциации, маниакальная болтовня об одном и том же, недоверчивость и чрезмерная откровенность попеременно, апатия, и снова возбужденность — неоспоримые тому доказательства.

Капризы настроений не только мучают, но и наносят вред, ибо, если человек пребывает в их власти, это затрудняет ему реальную оценку ситуации и обрекает на существование в нереальном мире. А незнание того, где ты пребываешь и что с тобой происходит, может оказаться небезопасным как в частной жизни, так и в общественной. Особенно, если человек, как уже говорилось, не видит между ними разницы.

Краков, 11 марта 1991.

Мне часто говорят: «Хорошо, что вы вернулись в Польшу. Снова опишете наш польский абсурд, недостатка в материале не будет». И как пример абсурда рассказывают о плохом функционировании чего-то такого, что должно функционировать хорошо.

С тех пор как я приобрел репутацию специалиста по абсурду, прошло сорок лет, и я пользуюсь этой репутацией по-прежнему. Наверное, справедливо. Хотелось бы однако обратить внимание на различие в ситуациях сорок лет тому назад и сегодня.

Коммунизм принуждал жизнь к тому, чтобы она соответствовала его теориям. Принуждение было реально, результаты абсурдны. Однако замечать эту абсурдность воспрещалось. Создавать видимость того, будто ее нет, был призван «социалистический реализм», обязательный в литературе и искусстве. Лишь к концу пятидесятых годов власть допустила сюрреализм в литературе и абстракционизм в изобразительном искусстве, сочтя, что всё это аполитичные забавы, которые ей не угрожают. Мы же, то есть мое поколение, тем временем, восторженно их приветствовали. В то время на Западе как раз зародился так называемый театр абсурда, и мы начали приспосабливать его к нашей действительности. Существовала однако разница — не в методе, а в намерении — между западным театром абсурда и нашим. На Западе исходили из предпосылки, что абсурдна жизнь (смотри: экзистенциализм), а у нас, что абсурден строй, который нами правит, и если бы не он, то наша жизнь стала бы осмысленной. Так что мы использовали театр абсурда, чтобы дать понять, до какой степени абсурден наш строй. Отсюда тогдашний феномен аллюзии и ее популярность; понятие абсурда пошло в народ и сохранилось в нем по сей день, хотя и преобразился его смысл. «Нелепость, бессмыслица, явная фальшь» — так звучит в словаре определение абсурда. «Снова не привезли, не сделали, испортили» — так понимал абсурд польский народ. «Это абсурд», — говорили в Народной Польше, когда гас свет или опаздывал поезд, но этот «абсурд» был в то же время аллюзией. В общественном восприятии виноват был строй, а не электрик или железнодорожник, однако сказать об этом открыто было нельзя. А польский сатирик, когда писал фельетон о дыре в мосте, чувствовал себя героем, поскольку он знал, и его читатели знали, что речь вовсе не о дыре в мосте, а совсем о другом.

Сегодня нет уже того строя, и если гаснет свет или опаздывает поезд, то нет в этом никакой метафизики. Перерыв в подаче электроэнергии — никакая не метафора, а поезд, который опаздывает, — вовсе не политическая аллюзия. И нет никакого абсурда, бывает только бездарность, глупость, злая воля, недостатки инфраструктуры или попросту случай. Так что я не стану описывать «польский абсурд», поскольку считаю, что его нет в природе. Я не верю, что теперь мы стали «Абсурдом Народов», как некогда были «Христом Народов», «Совестью Европы» и «Форпостом Христианства». Откажемся от мегаломании, на этот раз в отрицательном смысле, если в положительном не удается.

Краков, 27 марта 1997.

«Немец убил» — такой заголовок я увидел в ежедневной газете и прочитал, в чем было дело.

А было оно в том, что на одном из транзитных шоссе произошло столкновение между легковым автомобилем западной марки с немецким номером и польским «Фиатом 126 п». Водителем немецкого автомобиля был гражданин Федеративной Республики Германии, а водителем «Фиата 126 п» — польский гражданин. В результате столкновения польского гражданина постигла смерть, немецкий же гражданин получил телесные повреждения. Из заметки не было ясно, на ком из водителей лежит вина за столкновение, возможно, что ни на ком. Возможно, виновен был поросенок, внезапно выскочивший из кювета на шоссе. Возможно, и поросенок не был виновен. Маленькая заметка, в колонке других коротких заметок, мелким шрифтом. Только заголовок крупным шрифтом, полужирным, потому я и обратил на него внимание.

Возникают следующие вопросы:

Если бы польский гражданин получил телесные повреждения, а немецкий погиб, гласил бы тогда заголовок заметки: ПОЛЯК УБИЛ?

Или если бы тот, кто погиб, был по-прежнему поляком, а тот, кто получил повреждения, был англичанином, гласил бы заголовок: АНГЛИЧАНИН УБИЛ?

Или если бы тот, кто получил только повреждения, имел гражданство США и был негром, прочитали бы мы тогда, что НЕГР УБИЛ? А если бы индийцем с американским гражданством — ИНДИЕЦ УБИЛ? Эскимосом, костариканцем, японцем, было бы тогда соответственно: ЭСКИМОС УБИЛ, КОСТАРИКАНЕЦ УБИЛ, ЯПОНЕЦ УБИЛ?

А если бы в машине западного производства и с немецкими номерами ехал поляк с немецким гражданством, а на «Фиате 126 п» — немец с польским гражданством?

А если бы в одном из двух автомобилей безразлично какой марки и с какими номерами ехала женщина, а на другом — мужчина, то заголовок гласил бы: ЖЕНЩИНА УБИЛА?