Элиф Шафак - Три дочери Евы

– Ты не сочтешь меня слишком любопытной, если я спрошу, почему ты выбрал семинар, посвященный Богу?

– Главная причина – Азур. Этот человек изменил мою жизнь.

– Вот как?

Пери вспомнила, как Эд и профессор обменялись понимающими взглядами.

– В прошлом году он очень помог мне. Я собирался порвать со своей девушкой.

– И он отговорил тебя?

– Не совсем. Он посоветовал мне попытаться ее понять. Мы с ней начали встречаться еще в старших классах. Но в последнее время она очень изменилась. Ударилась в религию. Стала просто неузнаваема.

Она хотела жить в полном соответствии с Торой, а он хотел заниматься наукой, пояснил Эд. Расхождение в их жизненных ценностях становилось все более непреодолимым, и пропасть между ними росла. Казалось, разрыв неизбежен.

– И тогда я пошел к Азуру. Сам не знаю почему. Вроде бы в такой ситуации следовало пойти к раввину или кому-то в этом роде. Но я обратился к профессору Азуру и, как выяснилось, не ошибся.

– И что он тебе сказал?

– Ты знаешь, он дал мне очень странный совет. Сказал, я должен слушать все, что она говорит, в течение сорока дней. То есть одного месяца и десяти дней. Не очень большой срок для того, кто любит. Еще он сказал, что мы должны вместе встречать Шаббат. В общем, посоветовал мне войти в ее мир и постараться принять его. Не спорить, не возражать, не комментировать.

– Ты так и поступил?

– Да. Хотя это было ужасно трудно. Когда я слышу чушь – прости, но я не могу назвать иначе все эти религиозные бредни, – мой разум восстает. Но Азур сказал: судить – это дело судей, а не философов. Философы не судят и не осуждают. Они понимают. Да, но на этом дело не закончилось, – усмехнулся Эд.

– А что еще случилось?

– Когда истекли сорок дней, Азур позвал меня и сказал, мол, ты молодец, а теперь очередь твоей девушки. Следующие сорок дней ты будешь говорить, а она – слушать. Пусть пройдет через религиозную детоксикацию.

– И она согласилась… молчать и слушать тебя?

– И не подумала, – покачал головой Эд. – В конце концов мы расстались. Но Азур пытался научить меня пониманию, и я благодарен ему за это.

Незыблемое доверие ученика к учителю, прозвучавшее в его словах, задело Пери.

– Но мы же не философы. – Она пожала плечами. – Мы всего лишь студенты.

– Видишь ли, в чем дело. Все преподы относятся к нам снисходительно, за исключением Азура. Он говорит с нами, как с равными. И считает, что, какую бы профессию мы ни избрали, мы все должны стать философами.

– Не слишком ли многого он требует от обычных студентов?

Эд пристально взглянул на нее:

– Ты не обычная. Да и вообще, обычных людей не бывает.

Она не ответила, лишь плотнее сжала губы.

– А тебе что, не нравится Азур? – спросил Эд.

– Да нет, не то чтобы не нравится… – Пери запнулась и судорожно сглотнула. – Просто… Иногда мне кажется, что он ставит над нами какой-то эксперимент. И от этой мысли мне делается не по себе.

– Даже если он действительно ставит эксперимент, какая разница? – возразил Эд. – Благодаря этому эксперименту моя жизнь изменилась. К лучшему.

Начался дождь, легкая морось в любую минуту могла перерасти в настоящий ливень. Пикет решили перенести на другое время. Участники стали расходиться, унося с собой плакаты, фотографии и свечи. Мона озабоченно сновала туда-сюда.

На прощание Пери протянула Эду руку, но он, словно не заметив этого, привлек ее к себе и обнял:

– Не переживай, все образуется. И не сомневайся в Азуре, он замечательный.

Домой Пери шла одна. Дождь усиливался, но она не боялась промокнуть. Она снова смотрела на старинные здания, которые были свидетелями жарких интеллектуальных битв прошлого. За этими стенами становились врагами вчерашние единомышленники, уничтожались книги, замалчивались лучшие идеи, подвергались гонениям великие мыслители… и все это во имя Бога.

Так кто же прав: Трой или Эд? За один вечер она столкнулась с двумя противоположными мнениями о профессоре Азуре, и каждое из них вполне могло быть справедливым. Как в старинном театре теней, когда-то популярном в Османской империи, от реальности ее отделял занавес, и ей оставалось лишь хвататься за какие-то неясные силуэты. Азур, как и положено кукловоду, был главным в этом представлении – он держал в руках все нити, оставаясь при этом недостижимым и непознаваемым.

Стамбул, 2016 год

Последние трюфели еще не успели исчезнуть с хрустального блюда, когда в столовую вошла собака. Она виляла хвостом так рьяно, что все ее небольшое тельце сотрясалось. Это был померанский шпиц, напоминавший меховой шар цвета осенних листьев.

– Помпон, радость моя, соскучился по мамочке? – проворковала хозяйка дома, подхватывая собаку и усаживая к себе на колени. С высоты своего нового положения шпиц начал внимательно разглядывать гостей; равнодушное выражение, застывшее на его лисьей мордочке, грозило в любую минуту смениться враждебным оскалом. – Знаете, когда я поняла, что в этой стране действительно что-то изменилось? – спросила хозяйка, ни к кому конкретно не обращаясь. – В прошлом месяце, когда возила Помпона к ветеринару.

Обычно ветеринар сам приезжает к ним домой, продолжала она, но несколько недель назад он повредил ногу и, хотя продолжал работать, принимал только в клинике. Туда она и отправилась, взяв свое сокровище под мышку. Раньше почти любого владельца собак можно было описать более-менее одинаково: современный, прозападно настроенный горожанин без религиозных предрассудков. Тогда как консервативные мусульмане считали собак нечистыми тварями и ни за что не согласились бы жить с ними под одной крышей.

– Я никогда не понимала, что эти люди имеют против столь милых созданий. Не представляю, как можно принимать всерьез весь этот бред насчет ангелов, которые якобы обходят стороной дома, где живут собаки, – пожала плечами хозяйка. – Кстати, дома, где висят картины, ангелы тоже не жалуют.

– Об этом говорится в одном хадисе аль-Бухари, – вставил известный медиамагнат, только недавно вошедший в избранный круг дома.

Крахмальная белизна его рубашки подчеркивала смоляную черноту волос, подстриженных по одной длине. Он был чисто выбрит, ни усов, ни бороды. В отличие от всех остальных гостей, он принадлежал к не так давно появившемуся классу исламской буржуазии. Несмотря на горячее желание внедриться в европеизированную турецкую элиту, он и думать не мог о том, чтобы привести на подобный обед жену, никогда не снимавшую хиджаба. Ей будет неловко в подобном окружении, говорил он себе. На самом деле это он ощущал неловкость, когда она находилась рядом. Тем не менее в качестве супруги она вполне его устраивала. Аллах знал, какой заботливой матерью она была для их пятерых детей. Однако за пределами дома, и в особенности за пределами обычного круга общения, он находил ее до неприличия старомодной; каждое ее слово и движение заставляли его страдальчески морщить лоб. Без нее он чувствовал себя намного увереннее.