Иоан Поппа - Рабы на Уранусе. Как мы построили Дом народа

– Военные! Идите с нами защищать Телевидение! Позор! Сидите здесь! А еще военные!

Несколько солдат, посланных нами тайком в город, приходят с новостями: появились террористы, которые хотят защитить Чаушеску, поднялась вся столица. Армия сражается с ними. Десятки и сотни офицеров и солдат погибли.

– Бэлэшан, – тихо говорит Мэркучану одному из двух солдат, которые только что вернулись из города, – я послал вас обоих – и тебя, и Коморошану – чтобы вы увидели все своими глазами, а не приходили тут со сказками.

Снова говорит один из солдат:

– Мы видели своими глазами, товарищ капитан, какого черта! Мы не сказки рассказываем. Мы были разведчиками в армии. Мы были за мостом Извор и потом – за Римской площадью. Народу как на свадьбе! Это восстание, что тут говорить! Революция! Мы видели и нескольких мертвых солдат, положенных на площадке.

– А пушки, которые слышны? Что это? Привезли артиллерию?

– Нет. Это стреляют танки. Пришли два танковых полка – один из Пантелимона, из-под Бухареста, другой – с шоссе Олтеницы…

– Это танки из моего полка, – говорю ему.

– Танковый полк Пантелимон? – спрашивает меня Мэркучану.

– Да.

Капитан обращается к солдату:

– И в кого стреляют танки, Коморошану?

– Думаю, что они стреляют наугад. Нет заметных центров сопротивления. Пятью снарядами выстрелили по Национальной библиотеке.

– По Национальной библиотеке? Зачем же они стреляют по библиотеке?

– Не знаю.

В здешних корпусах, начальство поставило «надежных офицеров» патрулировать в холлах, чтобы ни один военный не выходил из спален. Совсем рядом раздаются длинные автоматные очереди. Мы осаждаем капитана Нягое Дору, политрука, помощника Шошу, высокого типа в очках, который снисходит до разговора с нами.

– Господин капитан, – говорим ему мы, несколько человек, – что мы делаем? Спим здесь и едим? Ждем, когда террористы нападут на нас и разнесут нас в пух и прах? Разве вы не понимаете, что один-единственный из них, с несколькими гранатами и автоматом, может разделаться со всеми в корпусе за десять минут?

– Господин капитан, – говорит старшина Цику, который стоит рядом со Штефаном, – если уж погибать, то хотя бы погибнем с оружием в руках, сударь! Как военные! Не с палками в руках! Почему нам не раздают оружие?

– Ну, что вам сказать, ребята, вы что, не видите? Друмеза вроде ждет приказа от командира части. Говорит, что скоро мы получим оружие и будем воевать.

– Где командир, товарищ капитан? Разве такое возможно – бросить воинскую часть, которой ты командуешь, и уйти? Какие приказы мы получим? От кого?

– А-а-а! Постойте, я знаю! – говорит вдруг Сэлэвэстру. – Ясно!

– Что? Что ясно? – спрашиваем мы с любопытством.

– Эх, вы, дураки! Ждем приказов от Верховного главнокомандующего!

Сэлэвэстру настолько серьезен и говорит с таким убеждением, что все мы взрываемся от хохота. Смеется и капитан Нягое, который в последнее время – единственный из партаппарата, кто остался близок к нам. Фактически, он пытается подражать Кирицою. Потом Сэлэвэстру поднимает руку.

– Или, – говорит он нерешительно, – может, командир Михаил пошел сражаться на Телевидение! Э-э-э… защищать Телевидение, я хотел сказать, не воевать против тех, кто там, – повторяет Сэлэвэстру, и снова мы хохочем.

Из темноты вырастает фигура майора Стэнеску. На плече у него огромная дубина.

– Вы слыхали, товарищ капитан?

– Что?

– Чтоб мы были осторожны, что будто бы парашютируются террористы.

– И чтобы мы приготовили дубинки? – с любопытством спрашивает Сэлэвэстру.

Майор в ярости уходит. Расходятся, ругаясь, и младшие офицеры. Остаемся только мы с Павиличану.

– Флорин, – говорю ему, – я сбегу в мой полк.

– Другие сделали это давно, – говорит он.

– Да ну? Кто?

– Ну… Георге Марин сбежал вчера. Вроде получил взвод и воюет на Телевидении.

– Замечательно. Я тоже пойду в свой полк, который в центре. Я раньше видел, как они проходили. Или лучше я пойду на Олтеницу, в Танковую дивизию – она ближе.

Незаметно пробираюсь через ворота колонии и выхожу на улицу. Далеко в городе слышатся беспрерывный лай пулеметов и канонада тяжелых орудий, среди которых различаю грохот 75-миллиметровых пушек. Затем слышу очереди противовоздушных 12,5-миллиметровых пулеметов, доносящиеся со стороны Шоссе Олтеницы, из 4-го сектора столицы, где находится штаб 57-й танковой дивизии, в которую входит и мой полк. Решаюсь пойти туда. Ночь освещается ракетами, которые сгорают в небесной выси.

Смотрю на часы. Почти пять утра. Перехожу улицу. Пробираюсь мимо домов цыганского квартала, дохожу до хлебозавода «Витан» и перехожу мост через Дымбовицу. Здесь как будто тише. Прекратились вдруг и выстрелы. Поднимаюсь по склону к дивизии. На поле с теплицами слева пусто. И вдруг меня охватывает страх. В любой момент меня может кто-то убить. Я допустил большую неосторожность.

Небольшая машина останавливается неподалеку, и несколько человек выскальзывают из нее, как тени. Затем исчезают. Пустая машина остается на обочине, и я прохожу мимо нее. Подхожу ближе к бетонной ограде 57-й дивизии, уже видны входные ворота в часть. Совсем близко снова раздаются выстрелы.

Словно вынырнув из ночной бездны, на другой стороне улицы появляется мужчина крепкого сложения, одетый в черное кожаное пальто, с засунутыми в карманы руками. Как видно, меня не заметив, он идет быстро, но когда его взгляд падает на меня, он замедляет шаг. Я спешу дойти до ворот 57-й дивизии, которые совсем рядом. Мужчина останавливается, внимательно смотрит на меня, и на мгновение наши взгляды встречаются над пустой улицей, освещенной неоновыми лампами на столбах. Потом что-то происходит. Не спуская с меня глаз, незнакомец, стоя на другой стороне улицы, резко вынимает руки из карманов, протягивает их перед собой и несколько раз хлопает в ладоши. И продолжает настойчиво смотреть на меня, как будто ждет ответа.

В эту секунду я инстинктивно понимаю, что речь идет о моей жизни или смерти. И Бог подает мне самую счастливую мысль: я подражаю незнакомцу. Останавливаюсь, вытягиваю ладони перед собой и хлопаю в ладоши, как он. Тип резко возобновляет ходьбу и удаляется. Я снимаю шапку и вытираю пот. Зубы у меня стучат. Не от страха смерти, а от страха дурацкого и бесполезного конца. Потому что в бою велик не страх смерти. На войне одинаково умирают и солдат, и генерал. Смерть на войне воздушна и прозрачна, стальная пуля, которая попадает в тебя, летит к тебе в своей золотистой рубашке из медно-цинкового сплава и касается твоего лба, как луч звезды, взошедшей на синем вечереющем небосклоне. И ты умираешь без боли, еще до того, как коснешься земли. Потому что Бог полюбил солдата и дал ему тяжелую жизнь и легкую смерть. Тебя как военного устрашает мысль не о том, что ты можешь вообще погибнуть, а о том, что ты можешь погибнуть по-глупому, бесполезно, тщетно, что тебя постигнет несчастная судьба, когда ты теряешь жизнь напрасно. Вот что меня ужасает, а не страх смерти.