Иоан Поппа - Рабы на Уранусе. Как мы построили Дом народа

– Встретимся завтра у товарища генерала Богдана! Я проучу тебя, лейтенант Апостол Болога!

Стоит март, и теплое солнце затопило землю. Снег растаял, и под жестяными щитами заборов появились нежные росточки травы, она взошла и между столбами, которые подпирают сторожевые вышки часовых. К обеду куски бетона или кирпичи, раскиданные повсюду на стройке, нагреваются, и на них можно сидеть.

Половина моего взвода работает на лесах 9-й бригады, на отметках «31» и «57», другая половина – на улице, под солнцем, на изготовлении опалубки или на гибке арматуры. Приход весны чувствуется в воздухе повсюду, люди более веселы, а некоторые сняли с себя жилеты, чтобы легче работалось, несколько деревьев алычи в нижней части стройки набухли почками и через месяц зацветут, их пыльца будет слетать на нас, освещая нашу одежду, которая пахнет известкой, цементом и смертью.

Иногда, когда заканчивается заливка бетона или когда не ходят грузовики, мы можем слышать доносящийся с улицы, из-за листовых заборов, детский смех. Хотя он раздается рядом с нами, нам кажется, что он звучит где-то там, в отдаленных, недосягаемых мирах. Тогда солдаты замолкают, взволнованные, – возможно, думая о своих семьях или о чем-то другом. Мне приходят на память события из моего детства, из времени учебы в лицее и первых моих любовных увлечений. Солдаты замирают, глядя куда-то вдаль. Потом встряхивают головой и возобновляют работу молча. Я тоже ничего не говорю. Я сказал им все слова, которые должен был сказать…

Нынешним утром особенно тепло. Я снимаю каску и поднимаю лоб к небу, чтобы лучше чувствовать дуновение весеннего ветерка. Далеко, в синей глубине неба, редкие облака медленно плывут, как рыбы с серебряными животами; за ними, в южной стороне, вижу несколько точек, движущихся плавно среди облаков, потом точки становятся белыми продолговатыми пятнами, которые постепенно приближаются, становясь все больше и больше. Изумленный, прикладываю каску козырьком к глазам, чтобы видеть лучше. И в следующую секунду кричу:

– Журавли прилетели!

Солдаты прекращают работу, деревянные скамейки пустеют, и они собираются рядом со мной, охваченные радостью и восклицая:

– Да! Да! Журавли прилетели!

Теперь их совсем хорошо видно на небе, их ноги вытянуты в полете, широко раскрытые крылья ослепительно белы, кажутся никелированными в свете солнца, и лишь по краям имеют черную полоску. Их очень много, они уже над нами и кружатся в полете, как будто хотят нас поприветствовать. На «Уранусе» солдаты, находящиеся наверху, на лесах, сняли свои каски и размахивают ими в воздухе, а те, что внутри здания, столпились у окон и делают им знаки руками, и все со всех этажей кричат: «Журавли! Журавли! Журавли прилетели!», смеются и размахивают в воздухе кто касками, а кто снятыми с себя рубашками, и безграничное счастье воцаряется на наших лицах, устремленных к небу. Потом журавли удаляются и мало-помалу солдаты возвращаются на рабочие точки. И кажется, что мы чувствуем себя более грустными и более одинокими.

Несколько дней мы еще говорили о журавлях, но потом забыли о них, и трудовой ритм захватил нас снова. Из-за некоторых наружных работ на стадион мы перемещаемся по другому маршруту. Но изменились рабочие точки. Мы поднимаемся и спускаемся с солдатами по невероятно длинным лестницам, проникаем в коридоры, у которых потолки так высоки, что кружится голова, наши шаги отдаются гулким эхом под их сводами, и иногда я узнаю места, при виде которых у меня сжимается сердце. Тогда я им говорю:

– Здесь умер солдат Лемнару из Турды, который только что пришел в мой взвод. Обрушились леса с ним вместе. Поэтому я постоянно вам говорю: будьте осторожны. Там (показываю другое место) скончался солдат Окняну, который был из уезда Клуж. На этом этаже погиб солдат Влэдяну из Ботошани – на него упала бетонная балка. Здесь, в этом зале лишились жизни солдат Янку из Вылчи и лейтенант Предеску Виктор, когда возле них взорвалась установка с ацетиленом.

И мы ступаем дальше через холлы и помещения, как будто пришли посетить музей жизни и смерти; потом мы выходим на улицу, путь к столовому залу ночью становится дольше, иногда военные, передвигаясь длинной колонной, сбиваются с дороги, и тогда я слышу, как они меня зовут:

– Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант!

Я им в ответ:

– Я здесь, солдаты! Рядом с вами! Идите, не останавливайтесь!

Я слышу, как шуршат их ряды на марше, как пряжки ремешков, свисающих с касок, бьются о металлические пуговицы рубашек, как их ботинки ударяются о камни, а моя душа словно стучит в небосвод.

Потом первыми поистине жаркими днями на нас сваливается апрель. И тут же я вдруг расстаюсь с частью людей из взвода. Приказ сверху требует, чтобы я передал часть военных старшему лейтенанту Кристоряну Штефану, который прибывает из другой воинской части. Приказ требует, чтобы я передал солдат немедленно, так что мы все собираемся в большом зале на отметке «57», рядом с cамодельным столом, на котором я раскладываю документы.

Пишу акт, потом громко зачитываю его солдатам: «Воинская часть 02386. З-й взвод, 2-я рота. Акт. Составлен сегодня, 02.04.1988, между мной, лейтенантом Пóра Иоаном, и старшим лейтенантом Кристоряну Штефаном в том, что первый передает, а второй принимает следующий личный состав и материалы согласно списку. Военные резервисты: Никорич Виктор, Боркан Ион, Барбу Константин, Кэлин Михай, Чокмата Флоря, Дамиан Виорел, Дуцу Николае, Трикэ Виктор, Букур Василе… Всего тридцать человек. Материалы: двадцать штукатурных ложек, тридцать мастерков, десять молотков для кладки, две лопаты, десять килограммов – уровневый шланг. Все передано без недостач. Передал. Принял».

Я громко выкрикиваю имена солдат, и они отвечают: «Здесь!», я отставляю их в сторону, пытаюсь с ними шутить и говорю:

– Мужайтесь, не плачьте, настало время расставания.

А они удивленно спрашивают меня:

– Но почему нас забирают к кому-то другому, товарищ лейтенант?

– Такова жизнь, такова армия, приходишь из одного места, готовишься уехать в другое, поезд тормозит на станции, пассажиры поднимаются в вагоны, свистит гудок, локомотив трогается, колеса крутятся. Попрощаемся, будем рады, что мы живы, а не умерли и не покалечены при несчастных случаях…

Потом добавляю:

– И слушайтесь отныне старшего лейтенанта Кристоряну, которого вы здесь видите и который будет вашим новым командиром, и он лучше, чем я.

И мы остались меньше числом. Чувство неуверенности сблизило нас еще больше, но сделало более молчаливыми. Когда вечером мы возвращаемся в спальные помещения или когда приезжаем во 2-ю колонию, солдаты с опаской посматривают на всякого чужого офицера, который приближается к нам, и спрашивают: