Иоан Поппа - Рабы на Уранусе. Как мы построили Дом народа

Ливень падает на нас, капли воды имеют плотность пуль, они дырявят грязь, по которой бьют, создают в ней кратеры, из которых прыгают другие брызги грязи.

Время от времени порывы ветра швыряют нам воду в глаза, дождь барабанит по плащам, мы видим, как ручейки стекают с краев капюшонов.

Ряд из ста сорока пяти солдат, выстроенных в линию, копает, и мы, офицеры и младшие офицеры, копаем вместе с ними. Совковые лопаты скрежещут, когда ударяются о камень, иногда кто-то выпрямляется, чтобы передохнуть, и у него изо рта вырываются клубы пара, после обеда становится все темнее, на свинцовом небе солнце не появлялось уже два дня.

Потоки воды текут вниз по склону, собираясь в ручьи глиняного цвета, а наши резиновые сапоги увязают в глине еще сильнее, как в клею или тесте, глина липнет к лопатам, мы вытаскиваем ее и кладем на носилки, лопата не очищается полностью, грязь налипает на нее постоянно.

По мере того как падает дождь, земля становится все мягче, все больше холодает, пот катится у нас по телу, мы задыхаемся под плащами из прорезиненного полотна, которые пролежали годы на складе, пересыпанные тальком, в компании с крысами. Нас заливают струи самого настоящего потопа, они льются нам на плечи, капитан бегает с одного конца фронта работ на другой, отдает приказы, лейтенанты бросаются с лопатами на выручку туда, где работа буксует, солдаты хватают деревянные рукояти носилок, к которым прилипла глина, и пытаются отнести за пределы нашего периметра землю, набросанную нами на носилки, но ноги под тяжестью груза увязают в грязи, как в тесте, и они вытаскиваются из этого теста медленно, осторожно, чтобы не оторвать подошву у ботинок, и ботинок выходит наконец с трудом из грязи, которая пытается его поглотить, выходит медленно ( клиаафпок! ), солдат делает еще один шаг – еще один клиаафпок , еще, и еще один, и доходит мало-помалу на край сектора.

Там другие солдаты счищают лопатами глину и камни с носилок, держат несколько секунд носилки в наклонном положении, чтобы их омыл потоп, и затем солдаты возвращаются.

В двадцати метрах от нас, позади, стоит высокий треножник с заостренными ножками, хорошо и глубоко воткнутыми в землю. Смонтированный на нем теодолит, покрытый чехлом, кажется странной головой шута, который хотел бы напугать бурю и не может.

А часы идут тяжело, как будто они свинцовые, вечер приближается быстрыми шагами, ночь падает на нас торопливо, а вход в тоннель еще далеко, и признаков того, что стихия уляжется, нет. И мы продолжаем копать дальше в сторону тоннеля, а капитан бегает вдоль всего фронта работ и кричит: «Вы дошли до бетона?» Но мы не дошли до бетона, крылья тоннеля еще далеко, под берегом, который «поплыл» вниз, а сквозь ливень, который низвергается на нас, кто-то кричит: «Мы точно здесь помрем!»

Но мы не помрем! Мы станем героями! Мы поднимем нашу страну до недосягаемых вершин прогресса и цивилизации; наши дети будут жить в домах мира и носить изысканные одежды; наши жизни будут полны любви и изобилия, фрукты и цветы украсят наши столы; парады, каких еще никто никогда не видел, будут проходить по праздникам, и приветствия, каких еще не слышали, зазвучат, прославляя наших руководителей в мире достойном и свободном, в котором пролетариат окончательно победил рабство труда.

Тогда солнце социализма загорится победоносно, его свет, вспыхнув на одном конце света, мгновенно зажжется и на другом его конце, оно прогонит ночь рабства, красные звезды заблестят на наших лбах, мы будем пить вино победы и будем есть хлеб свободы. Души тех, кто погиб, выйдут из мрака вечности, ладан военных хоров освятит поломанные кости мучеников, которые отдали жизни во имя справедливого и братского мира, их статуи поставят на площадях и в парках. Они не будут забыты, и вечный огонь будет гореть на их могилах.

Сейчас еще идет болезненный процесс нашего становления, но мы сознаем, насколько важна «роль труда в процессе превращения обезьяны в человека» ( Маркс ). Дарвин нам показывает, что тысячи лет наши предки, которыми были шимпанзе, имели тело, покрытое волосами, заостренные уши и жили стаями на деревьях. Потом они слезли с деревьев, спустились на землю и познали труд. И только труд преобразовал их в людей. «И будучи людьми, научившись есть все, что съедобно, точно так же мы научились жить, приспосабливаться и выживать в любом климате, каким бы суровым он ни был» ( Маркс ).

Копай, солдат! Приспосабливайся!

Сейчас уже стемнело, и чтобы видеть что-то в окуляре зрительной трубы теодолита, надо приспособить глаз к слабому свету огней на проспекте, который едва доходит до нас. А фронт продвигается вперед вопреки непогоде, лопата за лопатой, сантиметр за сантиметром, в то время как теодолит остается по-прежнему неподвижен на треножнике позади нас.

Ветер яростно бьется наверху, в небесной тверди, и свистит в строительных лесах, потом снова бросается с гневом на нас, хлещет нам в глаза новыми порциями водяной стихии, ослепляя нас, завывая от злости, что мы осмелились вступить в его царство, туда, где хозяева – только он и буря. Чтобы он не свалил нас на землю, мы поворачиваемся к нему боком и разбиваем левым плечом его волну, как нос корабля разбивает волну взбесившегося моря.

Капитан снова идет к теодолиту, долго смотрит в окуляр, привязывает чехол на место, подходит к нам, махая руками под дождевыми потоками, текущими по нему, и кричит: «Мы отклонились от направления, но не намного. Тоннель – на десять градусов правее».

– Правее! – кричу я.

– Правее! – кричат сержанты.

– Правее! Правее! – кричат солдаты.

И мы возобновляем работу. Темнота охватывает нас целиком, а ноги цепенеют. Ураган поднимается за тучи, роется там – в амбарах зимы, открывает чуланы с градом и бросает на нас снег и воду. И под лаповицей [67] Лаповица – снег с дождем. , в которой мы захлебываемся, происходит чудо! Устав от сопротивления, стихия выдыхается, отступает. Где-то в середине фронта, чья-то лопата ударяет с пронзительным скрежетом во что-то твердое, и солдаты останавливаются, глядя с надеждой в том направлении – так потерпевшие кораблекрушение и затерянные в пустыне океана всматриваются в горизонт, отыскивая там спасительный пароход. Время застывает на месте, тучи, потерпев поражение, убегают на юг. В ночи возникает суматоха.

Кто-то просит фонарь, и я спешу туда с зажженным фонарем. И то, что сначала было неясно, становится уверенностью. Один солдат ударяет еще раз лопатой в том же самом месте. И железо снова извлекает тот неподражаемый звук удара о бетон, который скрывает за собой пустоту.

Возбужденные, мы опять втыкаем лопаты и осторожно отбрасываем землю в сторону. Теперь показывается угловатый край входа в тоннель, потом в свете моего фонаря лопата резервиста проваливается в черную пустоту, в которую сыплется земля и откуда наружу распространяется запах пещерного воздуха, а солдаты от радости разражаются криками «ура!». Мы добрались до тоннеля! Шлиман не был в таком экстазе, как мы, когда он открыл развалины Трои! Говард Картер не был более счастлив, обнаружив могилу Тутанхамона!