Ирен Роздобудько - Пуговицы

…Я вернулся в гостиницу поздно вечером. В номере было холодно. Я залез с головой под одеяло, нагреб на голову подушку, не мог слышать никаких звуков, доносившихся из коридора. У меня был билет на утренний рейс, и я попытался заснуть. Все происшедшее сегодня казалось мне еще более бессмысленным, чем до того. Участие в идиотском телешоу было последней точкой в поисках. Я должен был ее поставить. Бессмысленную и трагикомическую.

Самым страшным за эти прошедшие два года было не думать — что с ней? Чтобы не думать, я активно занимался поисками, одновременно по уши загружая себя работой, а по вечерам — алкоголем. И если ритм замедлялся хоть на минуту — я терял контроль над собой. В такой момент мог запросто раздавить стеклянный стакан, который держал в руке. Что однажды и получилось — как раз во время какого-то ответственного совещания на глазах у потрясенной публики. Еще секунда, и я бы затолкал осколки в рот… чтобы унять другую, постоянную боль. Особенно тяжело было пережить ночь. Вот тогда-то на меня и наваливался настоящий ужас — в первый год поисков и тяжелая безысходность — к концу второго.

Если ее больше нет — как это могло произойти? Где? Кто был рядом? И где она теперь, моя девочка, которая так не хотела уезжать? Если она — есть… Это было еще страшнее. Я вспоминал миллионы случаев с похищениями, с продажей за рубеж, с рабством, которое существовало даже в благополучном Гамбурге… Если есть — что делает в эту минуту, когда я лежу на нашем диване, тупо уставившись в потолок?… И как вообще это все могло произойти?! И почему — с ней? Я вспоминал каждую минуту того дня. Она собралась, я застегнул ее курточку, дал денег, проследил, чтобы она благополучно села в такси. Оставался вопрос: откуда в доме появился шкаф, на который я тогда даже не обратил особого внимания? Предположим, она его купила для меня — значит, выехала позже?

То, что она была первую неделю на биеннале, не вызывало сомнений — я (милиция, конечно, тоже в этом участвовала) обошел всех, кто был тогда в горах, и они подтвердили это. Исчезла она из лагеря за несколько дней до окончания мероприятия. И — как в воду канула! Никто не мог сказать ничего вразумительного. То, что она исчезла, я узнал примерно дней через десять. Лиза ведь запретила встречать ее, и я был уверен, что они с вокзала вместе поехали домой, тайна моя раскрылась и Лика больше не хочет меня видеть. Хотя это казалось мне неправдоподобным и я ждал ее звонка, а потом набрался смелости и позвонил сам…

— Разве она не с тобой?!! — истерично закричала в трубку Лиза.

Оказывается, в поезде, который она встречала, Лики не оказалось. Поездов с той стороны было несметное количество, и Лиза решила, что я ее опередил и каким-то подлым маневром успел перехватить Лику раньше. Она была в этом уверена, и это ее обидело. Таким образом было потеряно десять дней.

А потом начались изнурительные поиски, в которые входили ужасные процедуры типа допросов в кабинете следователя, интервью назойливых журналистов.

Фотографии Лики висели на всех станциях метро, и слава Богу, что я спускался в него редко. Студенты и коллеги смотрели на меня сочувственно, и это тоже было невыносимо, я держался изо всех сил и даже пытался шутить…

Лиза проклинала меня, будто бы во мне сконцентрировалось все зло мира, и я сам начал постепенно чувствовать свою вину. Я прекратил всяческие контакты с родственниками жены и только из третьих рук до меня долетали слухи, что Елизавета Тенецкая почти не выходит из дому и потихоньку спивается вместе со своей домработницей — бывшей актрисой, — в то время как ее муж, пользуясь служебным положением, едва ли не прочесывает карпатские леса. И тоже — безрезультатно. Лика исчезла.

Теперь я понимаю, что значит — «пропал без вести», и знаю, насколько эта формулировка страшна. «Без вести» — это гнетущая неизвестность. В Афгане я косвенно сталкивался с подобным, но тогда это не касалось лично меня. Помню, мне даже казалось, что в этом есть некоторая надежда — дождаться, увидеть, верить в лучшее. Но сейчас я думал совершенно иначе: узнай я, что Лики нет в живых, — это было бы тем катарсисом, после которого я, может быть, смог бы дышать. А так — я просто задыхался, рисуя в воображении самые жестокие картины. Лика совершенно не была приспособлена к жизни, да и не стремилась к ней хоть как-то приспособиться, и поэтому с ней могло произойти все, что угодно. Но что входило в эту пространную формулировку? Все — это все. Мне было легче считать, что ее забрали инопланетяне…

Долго не давали покоя ее вещи, находящиеся в квартире. Я постоянно натыкался на них, мучился, пытался вспомнить, когда она надевала то или иное платье, зарывался в него лицом. А на исходе второго года не выдержал — все, включая этюдники, упрятав в шкаф. Тот самый. Разве могли мы представить, увидев его в витрине, что он послужит саркофагом?

О Лизе я больше не думал. Странно и дико: Лика словно бы увела за собой навязчивую идею всей моей жизни. Но неужели это должно было произойти такой ценой?

…Я лечу в самолете. Я еще не знаю, какие новые запахи, звуки, ощущения ждут меня этой ночью, после приземления. Не знаю, что за комната будет в отеле, какой вид откроется из окна… Море? Пальмовая роща? Горы? Или сеть прибрежных ресторанчиков, освещенная разноцветными гроздьями фонарей? Не знаю. И люблю это ощущение новизны — поселяться в незнакомых отелях, люблю момент, когда ключ от номера из рук администратора переходит в мои, люблю подниматься лифтом и брести коридором вслед за портье, угадывая: где мое временное пристанище? каково оно? Обожаю момент вхождения в него и процесс запирания двери изнутри. Все! Люблю щелкать всеми выключателями одновременно, распахивать двери ванной комнаты и шкафов, оглядывать «свои» владения. Открывать балкон и обнаруживать, что он чист и просторен, оснащен журнальным столиком со стеклянной поверхностью и двумя уютными плетеными креслами. Мне нравится, что я и мое жилье — независимы друг от друга и поэтому между нами сохраняются пиететные отношения: временный дом, как и случайный попутчик, не требует душевного тепла и ни к чему не обязывает. В самолете, на высоте десять тысяч метров, прохладно, в моем городе вообще отвратительная сырость — лето в этом году не удалось. Отпуск я провел, не выползая из квартиры. А теперь вот этот семинар на берегу Адриатики — две скучнейшие недели в кругу коллег со всего мира, доклады, просмотры научно-популярных программ, клипов, рекламных роликов — все это меня мало интересовало. Я даже хотел послать вместо себя нашего менеджера или еще кого-нибудь из молодых, но в группе как сговорились — никто не соглашался ехать, хотя я видел, что глаза их горели. Было ясно: они хотят, чтобы я развеялся. Что ж, я действительно постараюсь отдохнуть. Если получится…