Ирен Роздобудько - Пуговицы

По крайней мере, так это выглядело с его точки зрения и давало иллюзию общения хотя бы путем разговоров о продуктах и ценах.

Так было не всегда.

Но теперь ему казалось, что — всегда.

Что не было тех коротких двух или трех лет, когда они были по-настоящему счастливы. Это было давно. Очень давно.

В молодости, когда…

…Когда он, молодой и задорный, шел по улице — в брюках-«уроках», с растрепанными волосами, а навстречу из толпы вынырнула она — девочка в платье в горошек и босоножках, надетых на шелковые носки. Так тогда носили. Еще на голове была высоко взбитая «башня» — особая «олимпийская» прическа. Его охватил восторг.

Когда он ехал в отпуск в Киев, его предупреждали, что там — самые красивые девушки, не хуже местных с резинового завода. И были таки правы!

Он пошел за той девушкой, словно прицепленный на невидимый крючок.

И шел, пока она не остановилась и не посмотрела строго:

— Вам чего?

Тогда, набрав в легкие побольше воздуха, он сказал:

— Хочу, чтобы вы вышли за меня замуж!

И она вышла.

Конечно, не сразу. Он еще пару лет мотался в столицу, пока она закончила свой педагогический техникум и попросила «распределение» в город проживания будущего мужа. Города-героя, который поставлял стране едва ли не шестьдесят процентов отборной резины!

Так все начиналось.

Наговориться не могли, мечтали о ребенке, стояли в довольно скоротечной очереди на «малосемейку» от завода.

Вкалывал. Дышал жженой резиной, кашлял слизью, стоял в очереди за профсоюзными путевками на Азовское море. «Записывался» на картофель, на арбузы, на новогодние пайки, на мебель, на…

Затем выписывался отовсюду, ведь денег хватало только на бутылку.

А не забрала ли дочь всю семейную заначку, вдруг вспыхнуло в его охваченной желанием опохмелиться голове.

Мысль была такой невыносимой и ужасной, что он, забыв о послезапойном обете вежливости, бросил ложку, оттолкнул чашку с чаем и бросился к комоду с бельем.

Стопки простыней полетели на пол, руки тряслись.

— Не найду — убью… — бормотал он. — Здесь стольник был!

Но убивать было некого: в это время Марина водила пальцем по списку счастливчиков, прошедших первый тур в театральный…

…Водила долго.

Пока не поняла: ее в том списке нет…

Вышла и села на лестницу, прекрасно осознавая, что так и должно быть: пошла наугад, не приготовив никакого «творчества», спешно перелистав какую-то непонятную тоненькую брошюрку «о кино», которую дала ей на одну ночь соседка по общежитию.

— Ты вообще знаешь, что такое театр или кино? — сказала она. — Или — быть там, или — в камыш головой! Так Мария Заньковецкая считала.

Марина такого неистовства не испытывала.

Просто хотела, чтобы перед глазами снова раскрылся тот волшебный веер.

И желательно, чтобы он был в руках того самого «Ромеро Санчеса».

Она все время высматривала его в обшарпанных коридорах, а наталкивалась только на красавиц и красавцев, которые, уставившись в потолок, бубнили стихи.

И вот теперь сидела на лестнице, закрыв глаза косой.

Коса была уже мокрая, когда к ней вернулся слух и она, как сквозь подушку, услышала голоса девушек, стоявших четырьмя ступеньками выше:

— Ну и хрен с этим институтом! Я, наверно, в педагогический пойду. Там экзамены через три дня начинаются — успею.

— А там разве конкурса нет?

— На логопедию, говорят, совсем мало.

— Почему так?

— А кому интересно потом в детском саду работать? Неперспективно…

Они еще поговорили о несправедливости преподавателей, о ребятах, которые здесь «надменные и цены себе не сложат», о том, что видели в коридоре саму Аду Роговцеву, об общежитии, которое надо освободить в течение суток, и о том, что возвращаться домой не собираются. Лучше уж ехать торговать маргарином и утюгами, которые можно набрать «под залог», или наняться на банановый лоток на рынке. Ведь рынков теперь много — почти на всех стадионах. А можно найти «папика» с «мерседесом».

Марина прислушивалась к разговорам, выбирая варианты, которые обсуждали девушки, для себя. И поняла, что подходит ей только один: детская логопедия. Хотя что это такое, представляла слабо.

Но четко знала, что если уже выбралась сюда, то не ради «папика» на «мерседесе» или торговли на рынках.

Ни еда, ни одежда, ни другие блага, которые могли даром подарить времена первого кризиса, ее не устраивали. И это она знала наверняка!

Выписываясь из общежития, узнала у душевной вахтерши, где находится педагогический, о котором услышала от подружек по несчастью.

И на удивление легко поступила на непрестижный факультет.

Пока шло долгое лето, нанялась-таки торговать бананами на рынке, сняла койку в комнате на десять девчонок у вокзала.

…Девушки были разные, и наслушалась тоже разного, набралась ума, а вместе с ним — более четкой уверенности, что это не ее жизнь. Что лучше, как вычитала у своего любимого Омара Хайяма, «голодать, чем что попало есть».

Голодала.

Неделями жарила лук, ела с хлебом, который воровала из столовых.

Но в сентябре пришла на занятия не как все — а в элегантном сером костюме и белых туфельках-«лодочках», на покупке которых и заработала первые признаки гастрита.

Но это все было несущественно, ведь с первого дня новой жизни на нее начала надвигаться информация, которой так жаждала и которая — Марина чувствовала это почти физически! — раскрывала плотные створки ее «веера». Впитывала знания, как губка, нанизывала ответы на поставленные вопросы, как петельки на крючок.

Жажда знаний и то, как они вели ее к новым и новым открытиям, была похожа на Интернет, о котором тогда еще и речи не было: каждое новое имя, понятие, интересная цитата, услышанные в случайном разговоре или вычитанные из книг, побуждали искать большего — имя, понятие о том, что означает цитата и кому принадлежит. А ответы цеплялись за другие вопросы, которые надо было нанизать на крючки. В конце концов получалось неплохо сотканное полотно…

Просиживала в библиотеках, в театрах и кино, удивляясь тому, что сокурсницы могут легко тратить время на дискотеках.

Эх, если бы сейчас встретить того «Ромеро»! Она бы уже не грызла косу в отчаянии и наверняка бы знала, кто такой Превер…

К окончанию института пришла с красным дипломом и неподдельным интересом к… речевым расстройствам.

Это была одна из тех выдающихся и почти сакральных вещей, которые по-настоящему интересовали ее, волновали и трогали, — необычные и редкие патологии человеческой психики. То, что принято считать отклонением от нормы или болезнью.

В ней возмутился и свой собственный опыт, который до сих пор казался ей странным.

Скажем, через те мнимые картины, которые она могла видеть, находясь где угодно — в транспорте, на улице, на собраниях.