Ирен Роздобудько - Пуговицы

Даже попытался прислушаться к разговору.

— Джош, это я…

— Слава Богу! Я уже начал волноваться. Фестиваль закончился?

— Да…

— Ты ее видела?

— Да…

— Подошла?

— Нет…

— Почему? Наверное, мне стоило поехать с тобой!

— Не стоит. Я все решила сама.

— Что именно? Не понимаю. Ты с ней говорила?

— Нет.

— Но ты говоришь, что ее видела!

— Видела…

— Почему же не подошла?

Молчание.

— Ты сейчас где?

— В гостинице. Ложусь спать.

— А что это шумит?

— Я открыла окно. Здесь жарко.

— Зачем ты открыла окно?!

— Джош, не считай меня ненормальной! Все в порядке. Захотела подышать дождем.

— Ты говоришь, что жарко…

— Да. Но душно. После дождя. Не волнуйся.

— Я сейчас же вылетаю за тобой!

— Не стоит. У меня уже есть билет на утро. Мы разминемся…

— Что ты будешь делать сейчас?

— Выпью таблетку и лягу спать.

— Это правда?

— Почти…

Она нажала «отбой».

Вышла из- под навеса, ступив ногами в маслянисто-ультрамариновую лужу, посмотрела вверх, прищурилась, ловя лицом капли.

И нахмурилась: ей уже никогда не передать тех цветов, которые видела вокруг, — чистые яркие импрессионистические огни, необычные сочетания оттенков, — не иметь смелости распоряжаться собственным зрением, как ливень распоряжается быстрыми мазками дождевых ручьев.

Когда- то она впадала от этого в отчаяние.

Теперь привыкла.

То зрение и то видение испарились из нее, словно озеро из пустыни.

Все ушло в песок…

Она оглянулась на стеклянную стену ресторана — за ней стоял Збышек, по лицу которого стекали неоновые краски, оставляя его совершенно сухим.

Она сделала успокаивающий знак и снова полезла в сумочку — заиграла мобилка.

Ступив под навес и стряхивая с волос воду, она приложила ее к уху.

— Ну? — нетерпеливо, без всякого приветствия сказала трубка.

— Ничего, Мели, ничего… Я завтра возвращаюсь. Все расскажу.

В трубке хмыкнули.

Прозвучал тот же вопрос, который она слышала несколько минут назад:

— Ты ее видела?

— Видела, Мели, видела… — усталым голосом ответила она.

— Ну — и…? — снова нетерпеливо прокаркала трубка.

— Они были вместе… Я не смогла…

— Вот оно что… А ты не ошибаешься?

— Они были счастливы. Все, как должно было быть…

Пауза.

— Не знаю, верно ли ты поступила… — наконец произнесла трубка.

— Верно. Я не хочу ничего ломать, Мели… — ответила она, попрощалась и положила телефон в сумку.

Збышек Залески встретил ее у дверей ресторана, окутал влажные плечи сухим шарфиком, повел к столику.

— Я обещала, что выпью таблетку и лягу спать, — садясь на заботливо отодвинутый им стул, сказала она.

Он сделал вид, что не слышит.

Официант разлил по бокалам вино.

Она вздохнула, вынула из колечка салфетку и тщательно расправила ее на коленях.

Все ее жесты вызывали у него болезненные приступы нежности.

По крайней мере он видел, что мало кто из женщин, присутствовавших в зале, закрыли подолы своих вечерних платьев ресторанными салфетками…

…Пробиться в первые ряды к красной дорожке кинотеатра было трудно.

Люди, особенно те, кому не удалось попасть внутрь, занимали очереди за несколько часов до финала действа. И каменели, защищая плечами и спинами все подходы.

Она подумала, что лучше было бы выйти из зала раньше и занять ближайшее место перед турникетом. Но она сидела слишком далеко, на втором ярусе, и, пока спустилась, улица уже была забита толпой.

К тому же до последнего кадра она не могла оторвать взгляд от экрана, вдыхая и выдыхая каждую реплику, каждый кадр, вздрагивая на каждый знакомый пейзаж, глотая ледяной или горячий комок, что катился горлом от узнавания всего того, что отчасти жило в ней самой.

…Джошуа сам сообщил ей о фестивале и об авторстве фильма, которое действительно принадлежало «той самой» Елизавете Тенецкой. Предложил поехать вместе. Но она отказалась: должна быть одна!

Ведь не было дня, чтобы в ее воображении тем или иным образом не возникала картинка встречи. Первые слова. Взгляд. Преодоление неловкости. Без свидетелей!

Поэтому ехать в Нью-Йорк вместе она категорически отказалась.

Сама — и точка! Чтобы не отвлекаться на разговоры, на какие-то общие заботы, на все, что могло бы рассредоточить ее, сделать встречу банальной.

Конечно, Джош хочет помочь, но в этом случае только выбьет ее из колеи. Он понял и взял в Нью-Йорке только один билет.

Только отзвучали аплодисменты, она бросилась к выходу, пробилась сквозь почти смертоносное ущелье между Сциллой и Харибдой, которое образовала человеческая толпа вдоль красной дорожки, и стала ждать.

Ее швыряло из стороны в сторону вместе с толпой, тянущей руки то к одному, то к другому кумиру. Казалось, что она лежит на каменистом берегу океана и ее сотрясают волны пятибалльного шторма, сдирая кожу с ребер.

И она так же, как другие, подчиняясь общему ритму волн, подпрыгивала, неслась вперед, откатывалась назад и снова, подхваченная натиском тех, кто стоял позади, обдирала ногти о перила турникета.

Затем весь этот шторм вдруг утих.

В ушах запищало, как при резком снижении давления.

В поле зрения возникла женщина в черном платье.

А потом ореол удлинился, образуя длинный световой тоннель.

В конце его, как на фотографии или холсте, она увидела то, что когда-то осталось в детской памяти: красный деревянный пол, окрашенный и блестящий, как лед, оранжевые цветы на шторах, светлые стены, в широких лучах заходящего солнца танцуют золотые балерины. А против света возникает размытый серебристый контур удлиненного тела. Он несет покой, а вместе с ним — тепло невидимых перьев, сыпящихся сверху…

Это была она.

Та, с которой вела бесконечные разговоры после того, как смогла трезво рассуждать и удивляться бесшабашности, с которой возбудила течение жизни.

Вероятно, Мели Страйзен все же была права: она воспитана в тепле и первый же ветерок сбил ее с ног, понес куда подальше «от решения проблемы путем нормальной человеческой беседы». Но разве тогда она могла говорить или рассуждать «по-человечески»?!

Теперь — сможет…

Она жадно всматривалась в лицо женщины на лестнице.

Теперь она была рядом — здесь, в нескольких метрах. Не мнимая, а вполне реальная.

Собственно, в воображении их было две. Та, которую она помнила с детства и юности: стройная, резкая, странно молчаливая, с длинными красивыми волосами, собранными в блестящий пучок или распущенными по плечам, как веер, — и та, которой она могла стать после этих лет.

Возможно, вполне возможно — с серебряными нитями в прическе.

Уставшая.

Разочарованная.

В очках?

Такая, какой может быть женщина в своем возрасте на родине.