Наум Ним - Юби: роман

Он считал, что помирать надо вовремя, не переваливая годами за свою судьбу, а лучше всего на ее излете. Может, он и решился бы так и закончить свою жизнь, когда осознал, как бессмысленно она уткнулась в эту школьную кочегарку за кладбищем, но Йеф подарил ему надежду.

Йеф рассказал, что в мире есть врачи, способные помочь ему. Может, они и не вернут его собственное лицо (Йеф посмотрел и отдал обратно курсантскую фотографию), но лицо будет вполне приемлемое для счастливой жизни. Как и все люди, Йеф не чувствовал важности того, что имел сам и чего был лишен собеседник, и легкомысленно добавил в том памятном разговоре:

– Лицо – это, конечно, очень важно, но в погоне за ним главное не уронить его…

Знал бы Йеф, в каком гробу видел Григорий все эти доморощенные под самураев мудрости!.. Но надежда зацепила его. Оставалось раздобыть деньги. Много. Очень много, потому что операции и вся лечеба стоили неимоверных денег…

Во сне Григорий очень часто видел себя прежним. Это было так реально, что, проснувшись, он еще некоторое время лежал, не открывая глаза и не давая себе окончательно пробудиться, – чтобы продлить надежду. Разве нельзя вернуть себе лицо и тело? Хотя бы из только что виденного сна?.. Потом он решался и открывал глаза… Время капало из дряхлого будильника, как вода из прохудившегося крана…

Григорий думал о том, что всего несколько лет назад он был полон фантазий, желаний, планов, а теперь у него осталась одна-единственная мечта (она же и фантазия, и желание, и все на свете). Вполне жизненная мечта. Мама могла бы порадоваться и успокоиться – он стал нормальным человеком. Все люди, которых не распирают фантазии и безумства – нормальные люди, и все они – сплошь уроды. И Григорий теперь уже – нормальный, и точно – урод…

– А ты тут хорошо прижился, – оглядывался Недомерок, вроде и не собираясь уходить…

«Это ты тут прижился, а я работаю…»

– Ходят слухи… – Недомерок перешел на шепот, – развлекаешься тут с барышнями.

«Лопата-шахтерка – вот моя барышня… Сам попробуй… Ишь, росточком метр двадцать в прыжке, а туда же – про барышень…»

– Мне вот какая мысль пришла…

«Гони…»

– Если будешь с Ольгой нашей говорить…

Григорий за весь этот разговор впервые удивленно вскинул глаза, для капитана это был взгляд монстра, поблескивающего безжалостными зенками. (Ну и рожа!..)

– И с чего они к тебе бегают?.. – не сдержался он.

«Это у него особое чувство такта – явно намекает на своеобразие физиономии морды моего лица…»

– Так если что, шепни ей, что я, так сказать, глаз на нее положил…

«Глаз он положил… Она тебе этот твой глаз натянет сам знаешь на что…»

– Понимаешь, жизнь такая сучья, – неожиданно сам для себя разоткровенничался Недомерок. – Проснешься, бывает, посреди ночи, лежишь и думаешь: а что у меня есть? Жена – чужой, считай, человек. Дети – тоже почти чужие. И что остается? – одна лишь служба. Если бы не эта служба, то можно и жену сменять, а так – сразу пятно в личном деле…

«Тебе бы службу сменять, и тогда, может быть, не пришлось бы менять жену…»

– А как подумаешь – все это будет и завтра, и через неделю, и еще долгие годы…

«Смотри-ка: стоило вспомнить о горестях, и почти человеком стал. Может, не только фантазии и мечты, но и беда делает нас людьми? Это же, не дай бог, какая беда нужна, чтобы всех нас и – людьми?..»

– Налей т о лику, – неожиданно закончил свои охи капитан.

«Это какому Толику?.. А, он просит тол и ку… Видно, и впрямь достало его. Только не бейте на жалость, гражданин людоед…»

Григорий откупорил Степанычев снаряд и плеснул чуток в стакан. Недомерок понюхал, поморщился, покрутил стакан перед глазами и отставил в сторону.

– Извини, служба…

Григорий заглотнул содержимое стакана – не пропадать же…

– Ты бы лучше тоже воздержался, – таинственно понизил голос капитан. – Вдруг понадобится действовать, а тут, кроме нас с тобой, других офицеров нету…

«Да пошел ты…»

– Может быть, сегодня станет тем самым днем, для которого мы все так долго работали, – взнуздал себя Недомерок, поднимаясь из-за стола. – Втыкаешь?..

«Втыкаешь? – Григорий аж вздрогнул от неожиданного жаргонного словца. – Удивительно, как быстро и повсюду вокруг распространяется этот полублатняцкий словарь, – вспомнил Григорий наблюдение Ирины. – Откуда-то к детям – сначала к детдомовским, а от них ко всем нам – как угарный газ…»

Не только Недомерок ценил в Григории талант собеседника. Многие интернатовские барышни заглядывали на этот же душевный огонек. А кто бы еще стал так внимательно и сочувственно выслушивать про все их горести и глупости?

Занимались они с Григорием не только разговорами. Точнее, занимаясь с Григорием не только разговорами, они, как правило, не прекращали щебетать про свое, изливая душу отзывчивому партнеру, и лишь на какие-то короткие мгновения замирали, иногда на полуслове, чтобы в окончании сладостного оха вновь начать щебетание с того же места.

Неожиданно для самих барышень оказалось очень удобным то, что в процессе своих необычных бесед с Григорием им совершенно не требовалось глядеть на него. Данное обстоятельство делало Григория чуть ли не призрачным – каким-то не очень реальным, что помогало преодолеть неловкость этих странных отношений. Хоть и не глядели, а для надежности жмурились, чтобы ненароком не увидеть лицо вполне реального Григория, потому что в этом случае может и кондратий хватить и, вместо истомного оха, «беседа» могла прерваться истошным ором.

«Реально – не реально, а все равно блудь», – думала Ирина Александровна и нещадно корила себя за то, что снова не удержалась от соблазна навестить Григория.

Да и как удержаться – ей, кроме Григория, совсем поговорить-то не с кем. Соседка по общежитию Марина с головой занята своим многовариантным романом с Василием Викторовичем. Там все непросто, потому что у Василия Викторовича есть жена, работающая в этом же интернате учителем русского языка. Она зорко и хищно оглядывает окрестности, проверяя, не пристроился ли кто рядом с ее мужем. А кроме этой беды, у Маринки есть свой собственный муж, еще есть любовник в Витебске, да и любовнице мужа нужно устроить небо с овчинку…

Ирине с ее смешными дитячими заботами никак было не пробиться к Маринке. Лев Ильич над нею вечно подтрунивал. Школьники в грош не ставили и продолжали таскать из ее сумочки сигареты, причем непостижимо, как они это умудрялись. Даже если она сумочку не выпускала из рук, к вечеру все равно в пачке оставалась одна последняя сигарета… И кому она могла поведать эту тайну? Как, впрочем, и другие. Кто бы стал ее слушать?.. Слава богу, есть такой человек, как Григорий…