Мария Воронова - Эхо первой любви

Зиганшин почувствовал себя так, будто только очнулся от дурного сна, притом не в собственной кровати, а в каком-то неизвестном месте. Единственная связная мысль в голове была такая: «Как я мог быть настолько идиотом, что подпал под очарование Клавдии и решил, что встретиться с Иваницким будет умно и полезно?»

– Я просто хотел помочь Елене, вот и все, – буркнул он, со стыдом понимая, как жалко и глупо это звучит.

– Могу предположить, что вы приехали наговорить гадостей о моей жене и тем подтолкнуть меня к разводу, – продолжал Владимир, – только я привык полагаться на собственное мнение, и, поверьте, за семнадцать лет совместной жизни оно у меня о Елене составилось полностью. Вы никак его не измените, так что говорите, что хотите, и убирайтесь.

Мстиславу Юрьевичу очень давно не было так стыдно. Он теперь недоумевал, как умный и в общем недоверчивый человек вдруг поддался воле женщины, которая не только не нравилась ему, а просто была противна, и попал в ложное положение, тем более унизительное оттого, что Клавдия наврала, будто это он сам настойчиво добивается встречи с Владимиром.

Он встал:

– Прошу прощения, что побеспокоил.

Зиганшин хотел добавить, что его привела сюда тревога за жизнь Елены, но прикусил язык. Или он ничего не понимает в отношениях, или рассказывать мужу за спиной у жены, что она думает, будто муж покушается на ее жизнь, это и есть наговорить гадостей.

Иваницкий не подал ему руки, ограничился кивком в сторону двери, и Мстислав Юрьевич взял куртку и собрался уходить, но уже на пороге остановился и сказал, что действительно был влюблен в Лену когда-то, но все давно прошло, осталась только ностальгия по ушедшей юности. А теперь он просто хотел быть полезным, чтобы не портить светлые воспоминания чувством вины, вот и все.

– Если я как-то оскорбил вас своим появлением, то сделал это невольно, – сказал он и удивился, какая старомодная вышла фраза, – извините.

Владимир буркнул, что это ничего, и, кажется, хотел встать и проводить гостя, но Зиганшин чувствовал себя так неловко, что скорее выскочил за дверь.

Встреча оставила тягостное впечатление. Как ни старался Зиганшин, но не смог увидеть в Иваницком черт жестокого тирана и психопата, напротив, Владимир показался ему уравновешенным и даже симпатичным мужиком. Во-первых, не стал развивать тему любовника жены, явившегося вымогать деньги из обманутого мужа, каковая тема при грамотном использовании могла бы дать Владимиру много психологических «ништячков». Во-вторых, не оскорблял жену и не рассказывал о ней гадости, а главное, не позволил бывшему возлюбленному чернить ее. Подумав об этом, Зиганшин поскучнел: почему-то его очень неприятно царапнуло, что Иваницкий знает, какого рода отношения связывали их в свое время с Еленой. С Клавдией существовала договоренность, что она представит его как бывшего одноклассника, который заинтересован в судьбе Елены. То ли из дружеских чувств, то ли мадам Иваницкая заплатила ему за участие, но ни в коем случае не потому, что когда-то жить без нее не мог. И уж во всяком случае, он не просил личную помощницу Елены, человека, по идее, профессионального, говорить, будто он мечтает о встрече с Иваницким и настойчиво добивается ее.

Зиганшин ощущал себя, будто на болоте, – вроде впереди миленькая травка и цветы, но куда ни ступи, везде может оказаться трясина.

Как только Клавдия первый раз переступила порог его кабинета, подполковник оказался вовлечен в эпический каскад лжи, где одно вранье опровергалось другим, и найти твердую почву правды не представлялось возможности.

Взять хоть сегодняшнюю встречу: Иваницкий видел неадекватного мужика в полицейской форме, так желающего свою бывшую возлюбленную, что готового очернить ее перед мужем, а он сам должен был общаться с насильником и домашним тираном, на которого Владимир совсем не походил.

Конечно, имея такое искаженное представление друг о друге, они никогда ни о чем бы не договорились.

Наверное, Лена все же преувеличила свои страдания в браке, но Мстислав Юрьевич все равно оставался на ее стороне. Даже если они с Владимиром жили душа в душу, а вернее, особенно если они жили душа в душу, очень подло требовать развод. Ну разлюбил, ну и что? Ну взбесила… Ну не понимает… Ну даже пусть кормит всяким говном, ну и что? Женился, так терпи, не царем, так философом.

Неужели пройдет время и настанет день, когда он, Мстислав Зиганшин, предложит Фриде развестись? Да нет, никогда такого не будет! Зиганшин подумал, что надо жениться как можно скорее и обязательно венчаться в церкви. Так, на всякий случай, для гарантии, чтобы в их семье даже духом развода не пахло!

…– Ой, Фрида, не делай мне нервы! Мы с тобой верим, что бога нет, человек произошел от обезьяны, и что? – восклицал Лев Абрамович, стремительными движениями собирая для внучки чай. – Надо теперь в зоопарке замуж выходить или в зоологическом музее, по твоей логике?

Фрида покачала головой.

– Хотя, с другой стороны, смысла тут не больше, чем в Адаме и Еве. Человек произошел от обезьяны, ха! Таки хотел бы я на это посмотреть, – продолжал дедушка задумчиво, – хорошо, если он летом произошел, а если зимой? Очень весело, произошел и тут же замерз насмерть! Пока бы он там додумался до огня, стрел и всего остального…

Фрида улыбнулась.

– Это в Африке случилось, дедушка, там тепло.

– Хорошо, но представь себе ситуацию: племя обезьян, и один из них вдруг происходит в человека! Естественно, переполох: э, друг, что с тобой? Да ты попутал! Что ты строишь из себя? И беднягу разорвали бы на пике эволюции, можешь не сомневаться.

– Ну, подобное поведение как раз характерно для развитых человеческих особей.

– Я, Фрида, это говорю к тому, что все гораздо сложнее, чем мы думаем. Так-то вроде стройная концепция, а вдумаешься – и схватишься за голову. Динозавры там, то-се… Да не в них дело! В любой проблеме рано или поздно натыкаешься на область, лежащую за гранью человеческого понимания, и ясно все только тем, кто не задает вопросов. Вот ты врач, неужели тебе все понятно в твоей не самой простой науке?

Фрида засмеялась и сказала, что далеко не все.

– Вот видишь, – поднял вверх палец дед, – поэтому мир надо изучать, но в чем-то просто ему довериться. Так что давай-ка ты крестись и венчайся, раз уж для Славы это важно. Иногда, знаешь, лучший способ освободиться от условностей, это им поддаться.

Фрида кивнула и подумала, что, наверное, больше никогда ее жизнь не будет так стремительно и круто меняться, как теперь.

Дело тут не во внешних обстоятельствах. Девушка чувствовала, что сама становится совсем другой.

В доме было, по обычаю Льва Абрамовича, нетоплено, и Фрида с наслаждением обхватила горячую чашку обеими ладонями.