Вильфрид Штайнер - Дорога на Ксанаду

— Не эта. Здесь кладовка, полная старого барахла. Наша комната с той стороны.

Я пропустил Хендерсона вперед и проверил за его спиной ручку кладовки.

Закрыто.

Комната для гостей — как оказалось, единственная на ферме — удивила меня. Я увидел просторную комнату с двуспальной кроватью, ванную комнату с новой кафельной плиткой и душевой кабиной и даже маленький холодильник. Окно выходило во двор, где резвились животные: две пастушьи собаки, куры и даже овца. Над кроватью висели два больших плаката «Породы собак Англии и Уэльса» и «Овцы Британии».

— Если хотите, — предложил Хендерсон, — спускайтесь вниз, на кухню, Мод что-нибудь приготовит.

Я потихоньку привыкал к могучей силе его предложений. Никакого языкового балласта — каждое ненужное украшение уложено в мешок с песком и без сожаления выброшено за борт.

Достойно восхищения.

— Спасибо, — сказал я, — может быть, позже.

Как только Хендерсон вышел за порог, я с боязливым ожиданием ринулся к холодильнику. Так и есть. Упаковка «Гиннесса». Я вдруг вспомнил ту радость, с которой находил на Пасху целое гнездо шоколадных яиц. Чуть позже еще пару сандвичей от Мод Хендерсона — и я снова человек.

После первого глотка пива я пошел изучать породы собак. Среди пуделей, догов и биглей присутствовало изображение белой охотничьей собаки с красными ушами. «Цербер, или дьявольская собака», — стояло под картинкой, мелким шрифтом: «Уэльский Cum Annum». [158] Ср. лат. «cum annum» — весь год. Подходящее имя для животного из моих снов.

Разумеется, действовать следовало осторожно. Хендерсон явно не доверяет мне, и если я стану вынюхивать что-то средь бела дня, он натравит на меня свою дворняжку. Итак, о хозяйских комнатах я мог сразу же забыть. Мне так же было сложно представить себе Хендерсона, лежащего рядом с Мод в пижаме в клеточку и с повязкой для усов на лице, в комнате, являвшейся мне во сне.

Наступил уже поздний вечер, и мне оставалось лишь уповать, что они рано пойдут спать. Спускаться, чтобы заказать себе еды, тоже выглядело рискованным. Если бы я сидел рядом с ними, они могли бы начать задавать мне неприятные вопросы, и если мои выдумки начали бы трещать по швам, это лишь подлило бы масло в огонь его недоверия. И кто знает, насколько хитрой была эта Мод. Незаметность — лучшая подруга детектива, говорил еще Филипп Марлоу. [159] Филипп Марлоу — сыщик, персонаж детективных романов Р. Чандлера 1940 годов, впоследствии герой фильмов и телесериалов. Или Сэм Спейд. [160] Сэм Спейд — сыщик, персонаж детективных романов Д. Хэммета.

С тяжелым сердцем я решил отказаться от сандвичей. В моем рюкзаке всегда имелся запас на черный день: одна или две банки консервированной солонины и пачка крекеров. Они смогут утешить меня после такой потери. Итак, время ожидания до сумерек я скоротал, изучая породы британских овец.

К счастью, стены фермы оказались чрезвычайно проницаемы с точки зрения акустики, поэтому я слышал шаги подо мной, приглушенное бормотание, иногда понимал даже отдельные слова. Собственно, требовалось лишь подождать, пока тишина полностью поглотит любые звуки. Но с другой стороны, такая звукопроницаемость могла стать для меня роковой, тем более если скрип открывающейся двери окажется в состоянии разбудить парочку.

— Почему, собственно, парочку? — задумчиво перебил я сам себя. — Кто сказал, что она ему, скажем, не сестра или дочь. Да какая разница! — возразил я себе. — Тогда две спальни. А может, даже одна, и к тому же на первом этаже. Тогда я смогу наконец-то покончить со шпионажем.

Продолжая разговаривать сам с собой, я накрыл скромный ужин. Открыв третью банку солонины опустошаемого только в безвыходных ситуациях резерва, я услышал, как улеглись шорохи на первом этаже. Шаги по коридору, закрывающаяся дверь, ведущая в замок, снова обрывки разговора, но теперь намного дальше. И наконец, журчание сточных вод.

Были они супругами или нет, тем не менее спали они в одной комнате. Едва воцарилась долгожданная тишина, я достал фонарь и прошмыгнул в коридор — пародия на героев Чандлера или Хэммета.

К сожалению, охота не принесла желаемых результатов. На первом этаже я увидел всего две двери: одна вела на кухню (свет моего фонарика развеял все сомнения: это была кухня и ничего больше), другая в спальню — табу для меня до конца дней. Если только я не рискну получить заряд дроби- в живот. Или не стану потихоньку отравлять обоих мышьяком, чтобы по истечении моего многомесячного пребывания, по окончании их невольной борьбы со смертью, ликуя, зайти в запретную комнату, склониться без капли сожаления над их едва теплыми телами с широко раскрытыми глазами, чьи веки потихоньку съело безумие, и в конце концов понять — эта спальня такая же, как и тысячи других спален.

Мне срочно требовалась диета, прежде всего для души.

Наверху находились только моя комната и запертая кладовка. Итак, снова провал.

— Хорошо, — подумал я, — пусть четвертая банка «Гиннесса» споет мне колыбельную песню, а утром я еще немного опозорюсь в Порлоке и потом — до аэропорта в Бристоле.

Намереваясь сделать ритуал подсчета овец перед сном в бессонные ночи более правдоподобным, я решил запомнить парочку особенно необычных британских овец. Я не смог противостоять пятой банке пива. Дернув за кольцо, я услышал характерное шипение и как раз в этот момент вспомнил, как Даниель — хранитель всех нездоровых знаний — учил меня делать из этой железяки обычную отмычку. Немного успокоившись, я принялся за работу. При помощи фонарика я согнул алюминиевые части в нужную форму и прошмыгнул в коридор, собираясь отпереть замок на двери кладовки.

Любой студент, даже первокурсник, упал бы от смеха, наблюдая за мной. Отмычка просто повисла в замке, и я не смог повернуть ее ни вправо, ни влево. Итак, комната Синей Бороды не раскрыла тайны. Уставший и недовольный собой, я облокотился на дверную ручку, услышал издевательский писк — и дверь открылась. Хендерсон, должно быть, открыл ее. Но зачем? Или она открылась лишь от прикосновения?

Мне не пришлось включать фонарик — в камине горел огонь.

Кресло. Кровать. Заваленный бумагами стол. Отражение огня на потолке.

Справа — письменный стол. На нем лежат рукописи, перо, чернильница, открытая книга. Кресло, повернутое к окну. Кровать в центре комнаты, у правой стены — камин.

Подо мной закачался пол, контуры окна начали расплываться. Но прежде чем подкосились колени, я успел заметить: комната по форме напоминает трапецию с основанием в стене с окном.

Потом я погрузился в черное море.

Меня разбудила сильная пощечина.

Над моим лицом склонились впалые щеки, накрашенные красной помадой губы.