Вирджиния Эндрюс - Семена прошлого

На меня напала злость.

– Неужели ты не понимаешь, что в лице Джоэла Барт нашел того «отца», о котором мечтал всю жизнь?

Это задело его. Крис отвернулся и застыл.

– Спокойной ночи, Кэтрин. Надеюсь, ты останешься в постели и в виде исключения не станешь соваться в чужие дела. Джоэл – одинокий старик, который благодарен Барту за душевное сочувствие и защиту. И перестань видеть в каждом старике Малькольма, поскольку, если ты еще чуть-чуть подождешь, я также превращусь в старика.

– Если ты будешь выглядеть и действовать так, как Джоэл, то, признаюсь, я буду рада твоему концу.

Боже, что такое я сказала? Я схватила его за руку, но он отказался отвечать на мое пожатие.

– Крис, прости меня, Крис. Я имела в виду совсем другое. – Я погладила его грудь, затем просунула руку под пижаму.

– Тебе лучше убрать руки, Кэтрин. Я не в настроении. Спокойной ночи, Кэтрин, и запомни: если ты ищешь беду, то, скорее всего, ты ее найдешь.

Я услышала, как вдалеке хлопнула дверь. На моих часах было три часа ночи. Натянув платье, я проскользнула в комнату Мелоди и стала ждать. Прежде чем она попала в свою комнату из гаража, прошел еще час. Наверное, она и Барт никак не могли дождаться завтрашнего дня, чтобы побыть вместе. На небе над вершинами гор появились первые признаки рассвета. Я мерила шагами комнату. Наконец послышались ее тихие шаги. Мелоди вошла, в руках она держала свои серебристые босоножки на высоком каблуке.

Она была сейчас на шестом месяце беременности, но в этом свободно спадающем черном платье беременность была незаметна. Увидев меня, она вздрогнула и попятилась.

– Хороша же ты, Мелоди, – со злой язвительностью сказала я.

– Кэти? С Джори все в порядке?

– Тебе же это безразлично.

– Вы так зло говорите. И так на меня глядите… что такое я сделала, Кэти?

– Как будто сама не знаешь! – резко ответила я, позабыв о том, что хотела быть тактичной. – Ты тайком уезжаешь из дома с моим младшим сыном; ты возвращаешься к утру с багровыми следами на шее, с накрашенными губами и с беспорядочной прической; и ты же еще осмеливаешься спросить у меня, что ты сделала. Отчего бы тебе не рассказать мне, что ты делаешь?

Она недоверчиво глядела на меня во все глаза, со стыдом, с чувством вины, которое читалось в ее глазах, но и с надеждой.

– Вы были мне вместо матери, Кэти. – Она заплакала, она умоляла меня взглядом о понимании. – Не оставляйте же меня и сейчас – сейчас, когда я нуждаюсь в матери больше, чем когда-либо.

– Но не забывай: прежде всего и более всего я – мать Джори. А также Барта. Когда ты предаешь Джори, ты предаешь и меня.

Мелоди снова разразилась слезами.

– Не отворачивайтесь от меня сейчас, Кэти. У меня нет никого, кроме вас, кто бы понимал меня так, как вы. Только вы и можете понять! Я люблю Джори, я всегда любила его…

– И именно поэтому спишь с Бартом? – перебила я ее. – Какой забавный способ доказать любовь.

Она положила голову мне на колени, обняла меня за талию.

– Пожалуйста, Кэти. Выслушайте же меня. – Она подняла на меня глаза; по ее щекам потекла тушь вместе со слезами. Почему-то это делало ее только привлекательнее. – Я жила балетом, и вы понимаете, что это значит. Мы вбираем в себя музыку, выставляем на всеобщее обозрение свои души и тела и платим за это большую цену. Мы выслушиваем аплодисменты, раскланиваемся, выходим на сцену под крики «браво!», нас забрасывают цветами; а затем закрывают занавес, и мы по ту сторону сцены снимаем макияж, надеваем мирскую одежду – и тогда нам кажется, что мы сами не реальность, а выдумка, мираж. Мы так сильно эксплуатируем свою чувственность, что в реальной жизни нам все кажется слишком грубым и даже жестоким.

Она засомневалась, говорить ли дальше, собираясь с силами, а я сидела, потрясенная нарисованной картиной: кто лучше меня знал, что все это именно так?

– Большинство из зрителей и ценителей полагают, что мы все – гомосексуалисты. Они не осознают, что мы родились благодаря балетной музыке, сроднились с нею, что мы выросли из этих аплодисментов, из лести публики, и единственное, что делает нас действительно земными людьми, – это плотская любовь. После спектакля мы с Джори обычно падали в объятия друг друга, и лишь затем напряжение отпускало наши души и мы могли заснуть. А теперь у нас нет этой разрядки. Джори больше не может слушать музыку, а я не в силах выключить ее.

– Но у тебя-то есть любовник, – вяло сказала я, полностью понимая все сказанное только что ею и не в силах ничего возразить.

Когда-то и я, плывя на крыльях музыки, мечтала о любви, отрываясь от реальности мира, и, не найдя любви, буквально заболевала. Этот мир фантазий, балета, музыки я любила более, чем реальный.

– Послушайте, Кэти, пожалуйста, дайте мне шанс объяснить вам. Вы знаете, как неуютно мне в этом доме, когда никто не приходит в гости, а единственный, кому звонят по телефону, – это Барт. Когда произошло несчастье, вы с Крисом и Синди вечно были в больнице, а я, трусиха, была так напугана, что боялась даже показаться на глаза Джори. Я боялась, что он увидит мой страх. Я пыталась читать, пыталась заняться вязанием, как вы, но не могла ни того ни другого. Я сдалась и стала ждать телефонных звонков из Нью-Йорка. Но никто так и не позвонил. Я гуляла, плакала там, в лесу, смотрела в небо, рассматривала бабочек, опять плакала. Пыталась работать в саду, но ничего не помогало. Потом нам объявили, что с Джори все кончено: он не сможет больше ходить и танцевать. А спустя несколько дней вечером в мою комнату зашел Барт. Он закрыл за собой дверь и долго стоял, глядя на меня в упор. Я, как обычно, лежала в постели и плакала. У меня всегда играет музыка: я пытаюсь остаться в том мире, каким он был для нас с Джори раньше. Барт глядел на меня своими магнетическими глазами, пока я не перестала плакать. Потом он подошел ко мне и вытер мои слезы. Его глаза были такими любящими, такими нежными… я никогда раньше не видела в нем столько доброты, столько сострадания. Он стал прикасаться к моим волосам, глазам, губам. По спине у меня пробежала дрожь. Он наклонился, так медленно-медленно, заглянул в мои глаза и прикоснулся губами к моим губам. Я никогда не предполагала, что он может быть таким нежным. Я отчего-то думала, что он предпочитает брать женщину силой. Наверное, если бы он так и попытался поступить, я бы убежала. Но его нежность… она напомнила мне о Джори. И я ничего не могла сделать.

Нет, больше не хочу слушать, подумала я. Надо ее остановить, иначе я начну ощущать жалость к ней и Барту.

– Я не желаю ничего этого слушать, Мелоди, – холодно проговорила я.

Я отвернулась, чтобы не видеть тех следов страсти на ее шее, которые мог заметить и Джори, если бы она сейчас пошла к нему.