Вирджиния Эндрюс - Семена прошлого

– Не станем больше посещать эти службы, – твердо сказала я Крису в один день. – Было глупо идти на поводу у Барта и пытаться угодить ему. Мне не нравятся идеи, которые Джоэл пытается посеять во впечатлительных детских душах.

Крис согласился со мной. Мы отказались отныне участвовать в «церковных» службах и позволять детям выслушивать все эти выкрики об ужасах ада и о наказании Божьем.

Как-то раз Джоэл пришел на детскую площадку, где была песочница, качели, карусели – все, что любили дети. Был жаркий июльский день. Джоэл выглядел очень благообразно и даже трогательно, пытаясь играть с детьми и заинтриговав их фокусами с веревочкой. Они покинули песочницу с ее солнечным экраном и уселись рядом с Джоэлом с надеждой завести нового друга.

– У дедушки есть много интересного для детей. А знаете ли вы, что я умею делать самолетики и кораблики из бумаги? И кораблик можно пустить на воду.

Дети изумленно смотрели на него, округлив глазенки. Мне это все не понравилось, и я нахмурилась.

– Поберегите лучше свою энергию для написания новых проповедей, Джоэл, – сказала я, смело встретив взгляд его водянистых глаз. – Я устала от старых проповедей. Кстати, почему вы не используете Новый Завет? Перескажите-ка лучше его Барту. Христос был рожден. Он прочел перед народом свою Нагорную проповедь. Обратите внимание Барта именно на эту проповедь, дядя. Расскажите нам о необходимости прощать, о том, что следует поступать с другими так, как ты желал бы, чтобы поступали с тобой. Поведайте о том, что всякое благодеяние окупится сторицей.

– Простите мне, если я чем-то пренебрег в учениях Сына Божьего, – смиренно проговорил он.

– Кори, Кэрри, пошли, – позвала я, вставая. – Пойдем посмотрим, что делает папа.

Он резко вскинул поникшую было голову. Его бледный взгляд засиял, на губах появилась улыбка. Он кивнул:

– Да, вот вы и проговорились. Для вас они – те, «другие» близнецы, дьявольское семя, посеянное в дурную почву.

– Как вы смеете! – накинулась я на него.

Я не знала, что, называя детей именами моих погибших, дорогих сердцу близнецов, я добавляла масла в огонь – огонь, уже разгоравшийся в нашем семействе.

Как-то утром яркий солнечный свет затмили грозные тучи, и я поспешила срезать свежие еще от росы цветы. Занимаясь этим, я увидела Тони, которая ставила в вазу молочного стекла свежие маргаритки для Джори. Он работал в саду над акварелью, изображавшей прекрасную темноволосую женщину, собирающую цветы и весьма похожую на Тони. Я была скрыта густым кустарником и могла подслушивать без риска быть увиденной. Моя интуиция подсказывала мне, что сейчас что-то произойдет.

Джори поблагодарил Тони, улыбнулся ей, промыл кисть и, опустив ее в голубую краску, добавил несколько штрихов.

– Никак не найду точного оттенка для неба, – пробормотал он. – Вечно оно меняется… ах, чего бы я не отдал за то, чтобы перенять мастерство Тернера…

Она стояла, наблюдая, как я думала, за тем, как красиво заиграло появившееся солнце на иссиня-черных волнистых волосах Джори. Он перестал бриться, и это шло ему, делая его мужественнее. Он внезапно взглянул на Тони и заметил ее пристальный взгляд.

– Простите за мою небритость, Тони, – смущенно проговорил он. – Но несколько дней и так были потеряны для меня, а сегодня я спешил сделать кое-что до дождя. Ненавижу, когда я не могу выйти порисовать на пленэре.

Она ничего не сказала, продолжая все так же стоять, и солнце красиво золотило ее загорелую кожу. Он также долгим взглядом посмотрел на Тони и добавил:

– Спасибо за маргаритки. Но в честь чего?

Наклонясь, она подняла несколько рисунков, которые были выброшены им в корзину. Прежде чем отнести их в мусоросборник, она задержалась на них взглядом – и вспыхнула.

– Вы рисовали меня, – тихо проговорила она.

– Выбрось это! – резко сказал Джори. – Это все ерунда, нестоящее. Я рисую цветы, горы, неплохо получаются пейзажи, но портреты для меня – сущее наказание. Я никак не могу схватить вашу сущность, Тони.

– А я думаю, что они очень хороши, – несмело запротестовала Тони, не отрываясь от рисунков. – Вы не должны их выбрасывать. Можно мне взять?

Она заботливо расправила складки на листах и подложила их под тяжелую стопку книг на столе, чтобы распрямились.

– Меня наняли для того, чтобы ухаживать за детьми и за вами. Но вы никогда не просите меня сделать что-либо для вас. Ваша мать любит играть с детьми по утрам, поэтому у меня остается много времени… Могу я сделать что-нибудь для вас?

Он неторопливо наложил серые тени на низ облаков на акварели, затем развернул свое кресло так, чтобы видеть ее:

– Когда-то давно я мог бы на что-то надеяться. Но сейчас я предлагаю вам оставить меня. Простите, но паралитикам незачем играть в эти возбуждающие игры, – добавил он с кривой улыбкой.

Она казалась поверженной его отказом, но не ушла, а села в шезлонг.

– Вот и вы теперь ведете себя по отношению ко мне так же, как Барт. «Убирайся, – кричит он, – оставь меня»… Не думала я, что вы так похожи.

– А почему бы нет? – с горькой иронией спросил он. – Мы же братья, сводные братья… У нас обоих есть свои сложности, и в такие моменты нас лучше оставить одних.

– Мне казалось, что он – лучший мужчина на свете, – грустно сказала она. – Но я перестала доверять собственному мнению. Я надеялась, что Барт женится на мне, а теперь он кричит на меня, приказывает не попадаться ему на глаза. Потом зовет меня к себе и просит прощения. Я хотела бы покинуть ваш дом и никогда не возвращаться, но что-то удерживает меня, будто кто-то нашептывает, что мне пока рано уезжать…

– Ну что ж, – сказал Джори, начав снова накладывать мазки, заставляя их ложиться неровно, нарочито пестро, что иногда создавало прекрасный эффект. – Это все Фоксворт-холл. Переступив однажды его порог, вы уже не можете покинуть его.

– Но ваша жена уехала.

– Она – да. Что ж, за это ее можно только уважать.

– Вы говорите с такой горечью.

– Я не горький, а кислый, как маринад. Я вполне доволен своей жизнью. Вечно парю между раем и адом, в некоем чистилище, где ночами бродят призраки моего прошлого. Я слышу звон их цепей и благодарен им, что они никогда не появляются наяву; а может быть, их просто отпугивает шуршание колес моей каталки.

– Но почему вы остаетесь здесь, если это так?

Джори резко обернулся и уставился на нее потемневшими глазами:

– Что, черт побери, держит вас около меня? Идите к своему любовнику. Может быть, вам нравится, когда с вами обращаются подобным образом… или, возможно, вы соберетесь с силами и улизнете из этого дома. Ведь вас здесь ничто не держит, вы не прикованы к этому месту, как цепями, воспоминаниями, мечтами, которые никогда не осуществятся… Вы не Фоксворт и не Шеффилд. К Фоксворт-холлу вас ничто не привязывает.