Вирджиния Эндрюс - Семена прошлого

– Отчего вы так его ненавидите?

– Отчего вы не ненавидите его?

– Иногда ненавижу.

– Тогда поверьте своему чувству и бегите отсюда, пока вы не превратились в одного из нас.

– А как будете жить вы?

Джори подкатил свое кресло к краю цветочных клумб и взглянул на дальние горы.

– Когда-то я жил балетом и ни о чем больше не помышлял. Теперь, когда я не могу танцевать, я должен свыкнуться с мыслью, что ни для кого не представляю интереса. Поэтому мое место – здесь. Я принадлежу ему более, чем любому другому.

– Как вы можете говорить это? Разве вы не верите, что ваша жизнь нужна вашим родителям, сестре, наконец, вашим детям?

– Это смешно: они в действительности не нуждаются во мне. Родителям хватает их самих. У детей есть мои родители. У Барта – вы. У Синди – карьера актрисы. Я странным образом выпадаю из этой цепи взаимосвязей.

Тони встала, подошла к нему и начала массировать ему шею.

– Спина все еще беспокоит вас по ночам?

– Нет, – хрипло и отрывисто сказал он.

Но это была неправда, и я знала это.

Я продолжала состригать розы, спрятанная за кустами, надеясь, что они меня не видят.

– Если она заболит, позовите меня, я сделаю вам массаж.

Джори с бешеной силой развернул свое кресло, так что Тони вынуждена была отпрыгнуть, чтобы не быть сбитой.

– Мне поневоле сдается, что, потерпев неудачу с одним братом, вы взялись за второго, паралитика. Уж он-то не сможет устоять перед вашими чарами, подумали вы, верно. Спасибо, но, впрочем, благодарить не за что. Мать вполне сможет помассировать мою больную спину.

Она отвернулась и медленно пошла прочь, дважды еще оглянувшись. Но, оглядываясь, она не рассмотрела, каким взглядом он провожал ее. Она закрыла за собой дверь дома. А я уронила розы и села на траву. Передо мною близнецы в отдалении играли «в церковь». Как и в детстве моих сыновей, мы следовали инструкциям Криса по увеличению обиходного словаря детей, каждый день давая им для усвоения ряд слов. Метод чудесно себя оправдывал.

– И Бог сказал Еве: иди отсюда и не приходи. – Детский голосок Даррена звучал смешливо и лукаво.

Я взглянула на них попристальнее.

Оба сняли свои песочники и белые сандалии, и Дейрдре уже прилепила листочек на крошечный мужской орган брата. Затем она озадаченно посмотрела на то, что находилось на этом месте у нее.

– Даррен, а что такое грех? – спросила она.

– Это когда убегаешь, чего-нибудь наделавши, – отвечал ей брат. – Плохо только, когда босые ноги…

Они оба хихикнули и, увидев меня, побежали навстречу. Я поймала их и обняла теплые, милые голые тельца, осыпая их мордашки поцелуями.

– Вы ели что-нибудь на завтрак?

– Да, бабушка. Тони дала нам грейпфрут… фу, он невкусный. Мы все съели, кроме яиц… Мы не любим яйца.

Первой и более бойко всегда говорила Дейрдре; так же было и с Кэрри, которая всегда была «голосом» Кори.

– Мама… ты была здесь? – спросил смущенно Джори.

Поднявшись с травы, я с детьми на руках пошла к Джори.

– Я утром смотрела, как Тони учит детей плавать, потом попросила ее сходить к тебе и сделать массаж. Знаешь, твои дети чудесно справляются в воде. Они с такой уверенностью бьют ручонками, и у них уже кое-что получается. А отчего ты не присоединился к нам этим утром?

– Почему ты пряталась сейчас, мама?

– Я просто стригла розы, Джори. Ты же знаешь, я делаю это каждое утро. Чтобы придать дому уют, я каждое утро ставлю в каждой комнате свежие розы… – И я игриво заложила красную розу ему за ухо.

Он раздраженно вырвал ее у меня, но не выбросил, а сунул в вазу с маргаритками, которые принесла Тони.

– Ты слышала нас с Тони?

– Джори, когда на дворе кончается август, я ценю каждый момент, чтобы сделать что-нибудь в саду. И просто люблю бродить. Когда воздух напоен дыханием роз, мне кажется, что я в раю или в саду Пола. Да, у него был самый прекрасный сад, какой только довелось мне видеть. Но у него был строго научный подход: он разделил сад на секции, среди которых была японская, итальянская, английский парк…

– Я все это уже слышал! – нетерпеливо бросил он. – Я спросил, слышала ли ты наш разговор?

– Да, по правде говоря, я услышала много любопытного; а когда могла, даже подглядывала за вами из-за роз.

Он нахмурился в точности как Барт. Я спустила с рук малышей и, шлепнув их слегка по голым попкам, велела им найти Тони, чтобы та их одела. Они поскакали от меня, как две куколки-голышки.

Я уселась, чтобы улыбнуться в ответ хмурому выражению лица Джори. Когда Джори злился, он становился похожим на Барта.

– Джори, я не намеренно. У меня и в мыслях не было подслушивать. Я была там прежде, чем вы пришли. – Я помолчала и взглянула в его хмурое лицо. – Ты ведь любишь Тони, правда?

– Я не люблю ее! Она любовница Барта! Я не хочу, черт побери, вечно подбирать всех и вся за Бартом.

– Вечно?

– Давай не будем об этом, мама. Ты прекрасно знаешь причину, по которой Мел оставила наш дом. Барт выложил все вполне откровенно; так же поступила и она в то рождественское утро, когда внезапно клипер оказался сломанным. Она бы осталась здесь навсегда, если бы Барт сам не прервал их отношения; если бы он по-прежнему «замещал» меня. Я думаю, их связь была случайной: она просто искала способ удовлетворения, ей не хватало секса. Я понял это и согласился с этим. Я часто слышал по ночам, как она плачет. Лежал тупо на кровати, хотел к ней прийти и не мог. Мне было жаль ее, но еще больше – себя. Для меня тогда жизнь была адом. Но и сейчас она ад, только другой.

– Джори, что я могу сделать, чтобы помочь тебе?

Он подался ко мне и заглянул в глаза так, что сразу напомнил мне Джулиана, которому я не помогла, когда могла помочь.

– Мама, несмотря на все горестные воспоминания, связанные у тебя с этим домом, я уже привык к нему, как к своему. Здесь удобные для меня коридоры и двери. Здесь есть лифт, чтобы спускаться и подниматься. Здесь бассейн, террасы, сад и лес. Нечто вроде рая на земле, за несколькими недостатками. Я думал, что не дождусь того момента, когда покину наконец этот дом. А теперь я вовсе не хочу уезжать отсюда. Не хотел бы, если… если бы не несколько моментов. Не хотел раньше волновать тебя, но теперь я должен тебе рассказать.

Предчувствуя дурное, я со страхом ждала этих «нескольких моментов».

– Когда я был ребенком, мне казалось, что мир полон чудес, в нем должны быть лишь приятные тайны, а все неприятное рано или поздно исправится: и слепые прозреют, и хромые вновь побегут, и тому подобное. Эти представления спасали меня от безобразия и несправедливости этого мира. Я думаю, я просто опоздал повзрослеть. Это балет держал меня в своем счастливом плену, в вечном детстве. Вот я и поддерживал в себе веру, что чудеса осуществятся, если их сильно ждать. Так и в балете: если сильно желать, можно достичь всего, – вот я и остался в детстве, став уже взрослым. Мы с Мел во многом были похожи: она так же верила в чудеса, как и я. В балете есть что-то, что сохраняет на всю жизнь, так сказать, девственность в человеке. Ты не видишь зла, не слышишь ничего о нем, хотя не могу сказать, что ты сам невольно не причиняешь кому-то зла. Я знаю, что ты меня поймешь, потому что сама принадлежала к этому миру.