Сергей Жадан - Интернат

— Ваши? — хмыкает малой.

— Ну ладно, не начинай, — сердится Паша. — Там фактически фронта сейчас нет, можно перейти на другую сторону. Дойдём куда-нибудь, вызовем такси. Вечером будем дома. Если там всё не разбомбили.

— А сколько идти, — переспрашивает малой, — до переезда? — уточняет.

— Километров десять, — говорит Паша. — И от переезда до ближайшего села — ещё километров десять.

— Ого, — удивляется малой. — Как же мы дойдём?

— Дойдём, — говорит Паша. — Захотим — дойдём.

— А если и правда там всё разбомбили? — спрашивает малой тихо.

— Да ладно, — успокаивает его Паша. — Никто ничего не разбомбил. Не волнуйся.

— Ты сам не волнуйся, — говорит ему на это малой. — Не разбомбили так не разбомбили.

— Пошли, — говорит и направляется вслед за толпой. Паша встаёт, оглядывается на город. На севере, за полосами дождя, время от времени вздрагивает воздух, словно за тяжёлыми шторами кто-то делает капитальный ремонт.

Улица пустынна, небо похоже на гору спального железнодорожного белья, накиданного в кучу под купе проводника: тяжёлые нагромождения облаков лежат до горизонта, разбросанные и вывернутые. Процессия растягивается по улице. Идут, будто действительно провожают кого-то в последний печальный путь. Женщины тащат мешки, обходят ямы с водой, хотя это мало помогает: вода всюду, холодная, зимняя. Третий день я пытаюсь куда-то вырваться, думает Паша. Третий день бегаю по кругу, как цирковой медведь. И конца этому забегу не видно. Третий день я иду с какими-то людьми, которых даже не знаю. Будто какая- то пружина в воздухе толкает меня вперёд, гонит, не даёт остановиться. И всех их, смотрит вокруг Паша, тоже гонит, тоже толкает подальше от дома. Хотя и дома у половины из них просто нет. И родных нет. Вот они и блуждают без каких-либо шансов выбраться. Ходят по кругу, ходят вокруг своего города. И я с ними почему-то хожу. И малого вот за собой таскаю. Малой Пашу больше всего и волнует: кроссовки у него совсем не для такой погоды, ноги, очевидно, давно намокли, как они дойдут — непонятно. Можно было бы обратиться к кому-нибудь из жителей посёлка, попросить, чтобы довезли, но жителей просто нет, посёлок словно вымер, а они вот остались, уходя из него последними. Идут по длинной пустой улице, месят мокрой обувью кашу из снега, грязи и песка, идут тёмным потоком мимо чужих дворов.

За последним забором начинается степь. Снег аж синий от влаги, с черными подталинами на возвышениях, с еле заметной колючей лесополосой на горизонте. У дороги по пузо в сугробе стоит старая скорая. Дверь со стороны водителя вырвана с мясом, валяется рядом в снегу. Задние двери торчат вверх. Внутри пусто, лежат грязные тряпки, камуфляжная куртка, запаска. Толпа проходит мимо, испуганно глядя на брошенное авто. Некоторые женщины крестятся. Можно даже подумать, что они крестятся на красный крест скорой. Паша идёт, положив руку на плечо малому. Малому, наверное, тяжело, но руку он не убирает: так теплее. Хорошо было бы ему ноги просушить, думает Паша озабоченно, носки поменять. Ведь не дойдёт, придется на себе тащить. То, что легко не будет, он понимает сразу. Уже за посёлком дорога идёт под гору. Поначалу все идут бодро, стараются опередить друг друга или хотя бы не сбавлять темп, но уже через пару километров, среди поля, женщины останавливаются, садясь у дороги на собственные мешки, отдыхают, переводят дыхание. Пытаются согреться под дождём — мелким, невидимым, бесконечным. Одна из женщин — в платке, за которым почти не видно лица, в жёлтом пальто и высоких резиновых сапогах — сидит на перевёрнутом ведре, опустила голову, смотрит под ноги, не двигается. Паша не выдерживает, подходит, хочет помочь. Женщина резко поднимает к нему лицо — язвы на коже, кровавые потрескавшиеся губы. Паша делает шаг назад, невольно отводит взгляд. Потом всё-таки набирается духа:

— Всё нормально? — спрашивает. — Помочь?

Женщина смотрит на него, ничего не понимая. И ничего не отвечая, ясное дело. Паша стоит над ней, сгорбившись и стараясь не смотреть ей в глаза. Малой боязливо выглядывает у него из-за спины.

— Вам помочь? — снова спрашивает Паша.

Женщина отрицательно выбрасывает вперёд ладонь — ладонь у неё тоже в язвах. Паша берёт малого за плечо, тащит вперёд.

— Да чем ты ей поможешь? — раздражённо говорит кто- то ему в спину.

Паша оглядывается: какой-то школьник, лет пятнадцати, но невысокий, всего на голову выше малого, чёрная шапочка с адидасом, весенняя куртка совсем не держит тепла, мокрые кроссовки, которыми он проваливается в снеговую кашу, вымерзший насквозь, прячет руки в карманы, тащит на спине старый, выгоревший на солнце туристический рюкзак. Смотрит на Пашу с вызовом, шмыгает носом, откуда тут взялся — непонятно.

— Ты шо, знаешь её? — спрашивает Паша.

— Шо её знать? — удивляется парень. — Она здесь живёт, её тут все знают.

— Здесь — это где? — не понимает Паша. — В посёлке?

— Ну, — подтверждает школьник.

— Что у неё с кожей?

— Я ебу? — честно отвечает школьник. — Больная она, не подходи к ней лучше.

— А что же она бежит? — не понимает Паша. — Если она здесь живёт.

— Все бегут — и она бежит, — объясняет школьник. — Я же говорю, больная. Не подходи к ней, — напоминает.

Набрасывает на голову капюшон, обгоняет Пашу, прыгая по лужам, бежит вперёд.

Дорога опадает вниз, в долину. Снега вокруг становится больше, на обочине растет камыш. Острые стебли мёртво показывают направление ветра. Женщины всё чаще останавливаются, заматывают детей в платки, набрасывают им на плечи свою одежду, идут всё медленнее, ссорятся между собой всё тише: болтанка в снеговом месиве забирает много сил, лучше помолчать. Долго опускаются в долину, потом поднимаются вверх, на горку. А когда выходят туда, видят, что в сторону от шоссе тянется протоптанная свежая тропка. А там, по правую руку, метрах в двухстах отсюда, темнеет несколько зданий — небольшой хутор. Деревья возле домов, сараи — чьё-то хозяйство. Туда — от дороги — движется вереница людей. А другая вереница — обратно, от домов к трассе. Подходят и смотрят как-то пусто и испуганно, словно жалеют, что были там, что ходили туда.

— Что там? — спрашивает Паша женщин, что как раз выбираются из снега на шоссе.

Одна сразу же опускает голову, отворачивается и продолжает идти, словно не слыша. Другая наталкивается на Пашу, вынуждена его обойти, поэтому, на мгновение запутавшись в собственной шубе и подбирая руками её полы, успевает сказать:

— Там погреться можно. Огонь развели.

Но на Пашу тоже не смотрит, спешит за подружкой. Кто такие, думает Паша. Без вещей, без сумок. Куда идут?

— Погреемся? — поворачивается к малому.

Тот молча кивает: давай уже, пошли, что стоишь.