Энгус Уилсон - Рассказы

Прежде всего — совершенно очевидно — профессор Кадавр, высокий костлявый старик с прямой спиной, подпираемой корсетом, и жесткими армейскими усами, всегда одетый почти слишком красиво: выдающийся археолог, автор книг «Красноречивые останки», «Склеп — моя сокровищница» и «Смерть, где жало твое?». Он был высшим авторитетом не только по захоронениям древнего мира: в промежутках между экспедициями на Ближний Восток и в Северную Африку он ознакомился со всеми крупными кладбищами Британских островов и собрал уникальную коллекцию фотографий необычных могил. Его восторженная увлеченность декоративной каменной кладкой девятнадцатого века создала ему имя среди поклонников викторианского искусства. Он всецело разделял мнение Брайена о социологической значимости погребальных обрядов, хотя нередко раздражал своего молодого коллегу чрезмерным вниманием к степени сохранности самих трупов. Говоря о бальзамировании, он всегда приходил в странный восторг: «Каждая черта, каждая конечность не тронута и прекрасна, как при жизни, но над всем этим запах тлена, сладостная недвижимость смерти». Удивительный старик! Изабеллой он тоже не уставал восхищаться; бывало, он часами не отрывал от нее своих старых змеиных глаз, восклицая: «Какая чудесная костная структура! Скуловые кости почти просвечивают. Как редко, миссис Каппер, встретишь сегодня человека с вашей бледностью — иногда она даже отливает синевой».

Леди Мод она отметила не сразу: из многочисленных старых дам со связями и состоянием, проявляющих интерес к истории искусств, леди Мод была внешне наименее привлекательна. Ее близорукие свиные глазки, ее огромные шляпы, непрочно пришпиленные к выкрашенным хной вялым завиткам, ее тучное тело, заключенное в ондатровое манто, не задержали бы менее проницательный взгляд, чем взгляд Изабеллы. Но леди Мод всюду побывала и все повидала. Ей знакомы были сокровища, спрятанные от западных взоров скрытными русскими и набожными мусульманами. Американские миллионеры показывали ей шедевры, добытые из столь сомнительных источников, что публичное объявление о них грозило бы неминуемым международным скандалом. Она часами смотрела, как работают авторы лучших современных подделок. Ее память была детальной и четкой, и, несмотря на слабое зрение, толстые стекла ее очков по-прежнему запечатлевали все увиденное с точностью фотоаппарата. Если не считать ее познаний в области искусства, леди Мод была невероятно глупа и думала только о еде. Эту всепоглощающую жадность она пыталась скрывать, но Изабелла скоро обнаружила ее и решила покорить старуху обилием деликатесов, приобретаемых на черном рынке.

Обеспечив таким образом Вкус и Ученость, Изабелла стала подыскивать себе опору за пределами интеллектуального общества: ей требовалось связующее звено с миром лондонских кафе. Шипы, окружавшие наследство, начинали колоться. Она все еще отказывалась поверить, что немыслимый, ужасный пункт завещания может иметь силу; лучшим столичным юристам было поручено опровергнуть его. Но и без того возникали затруднения. Так, требовалось оставить просторную меблированную квартиру, которую они снимали на Кадоган-стрит, и занять беспорядочно построенный особняк дяди Джозефа на Портман-сквер, где с девяностого года прошлого столетия скопилась масса всякого мещанского хлама: на этот счет завещание не оставляло никаких сомнений. Район, пожалуй, еще ничего, думала Изабелла. Но заполнить дом — и безошибочно заполнить! — мебелью, слугами, а главное, гостями казалось непосильной задачей. Тут-то ей и повстречался Гай Райс. Со времени переезда в Лондон она видела так много красивых женоподобных молодых людей с одинаковыми голосами и характерной манерой изъясняться, с галстуками бабочкой и хитроумными прическами, что наконец просто перестала обращать на них внимание. Она не сомневалась, что некоторые из них весьма влиятельны, но внешнее единообразие сбивало с толку, а Изабелле не хотелось бы ошибиться.

Гай Райс, однако, сам решил сойтись с ней поближе. Он сразу же почуял ее теперешнюю неустойчивость, равно как ее железную хватку и целеустремленность. Как раз за такой денежный гвоздь он жаждал зацепиться своим исключительным даром стилизации, который, как он с тревогой замечал, грозил стать неходким товаром. В конце концов, взаимный грабеж — дело справедливое, думал он, поглядывая на Изабеллу, собравшую у камина небольшую группу гостей.

— Мне просто не понятно, — говорила она, — как неудачники могут оправдываться своим, видите ли, независимым характером. Впрочем, я и безумие не считаю основанием для отмены приговора. — Это была одна из ее любимых тем. Гай похлопал по дивану рядом с собой.

— Присядь, детка, — произнес он высоким, с подвыванием, голосом «кокни», от которого упорно не желал избавиться, ибо как-никак это признак индивидуальности. — Ты очень стараешься, верно, детка? Но так дело не пойдет. — И он с ходу прочитал ей лекцию о том, как себя вести. И что поразительно, у Изабеллы это не вызвало ни малейшего раздражения. — Если б ты только захотела, милая, из тебя бы вышла прелестная хозяйка дома, и как было бы чудно! Умные разговоры — это хорошо, но людям-то хочется от души повеселиться. Им нужны шикарные приемы, так чтоб дым коромыслом, как в старые времена (Гай, надо сказать, был довольно старый молодой человек). Веселье до упаду, по-детски, знаешь ли, но затейливо и чуточку непристойно. А такая девуля, как ты, это смогла бы. — Он пристально вгляделся в ее исхудалое, бледное лицо. — Скелет на пиру — вот ты кто, детка.

Их необычная дружба крепла с каждым днем: они занимались покупками, вместе обедали, а чаще всего просто сидели за чашкой чаю, ибо светские сплетни доставляли им обоим истинное удовольствие. Он рассказывал ей обо всех, давая беспощадные характеристики, слегка разбавляемые приятельской сентиментальностью, например: «Их я приглашал бы пореже, детка, они уже, считай, за бортом. Бедняжки! А когда-то, говорят, очень даже были пикантны…», или: «За эту держись двумя руками. Она полезна. Главное, птенчик, дай ей поговорить. Она это страсть как любит. Видно, одиноко бывает старушке, как и всем нам». И насчет мужа он ее успокоил.

— Что ты думаешь о Брайене? — спросила она как-то.

— То же, что и ты, детка. От тоски икать хочется. Но ты не волнуйся, на это дело есть масса любителей. И зануда в природе не лишний.

Он научил ее одеваться. «Изабелла, котик, что это за цыганщина!» — вздыхал он, пока она не отказалась от своей вычурно-экстравагантной манеры, уже заслужившей приговор ректорши. С его помощью она роскошно, хотя, может, и чересчур безупречно, отделала особняк на Портман-сквер. Гай оказался совершенным профессионалом по части оформления интерьеров, а поскольку денег и комнат было достаточно, его страсть к стилизации расцвела пышным цветом. Выбор таких обязательных экспонатов, как полотна Сурбарана, Фрагонара, Сэмюела Пальмерса и Брака, он благоразумно предоставил профессору и леди Мод, но в остальном его фантазия не знала удержу. В доме появились спальни эпохи Регентства, столовая а-ля испанское барокко, гостиная времен Второй империи, викторианский кабинет, веселенькая комната неопределенного назначения в стиле модерн; но подлинным его шедевром стал просторный туалет с мебелью из металлических трубок, отделкой из искусственной кожи и кактусами в горшках. «А не устроить ли нам чудный довоенный клозет в старом мюнхенском стиле?» — предложил Гай, и Капперы, почесав в затылке, согласились.