Энгус Уилсон - Рассказы

— Я подал документы на должность инспектора, — сказал он, и голос его прозвучал как всегда твердо и отчетливо, но чуть громче обычного: ему хотелось заглушить приступ меланхолии. — Я еще успею получить диплом и сдать в июне экзамен на присвоение категории. Но это будет последний льготный прием, так что лучше иметь запасной вариант. Не говори ничего Эрику. У него какая-то навязчивая идея, что надо оставаться в техническом звене, пока не примут новое требование об арбитраже. По его словам, это вопрос социальной этики, как будто это что-нибудь значит. Он такой идеалист. Мы получим от министерства финансов ровно столько, сколько оно может нам дать, а сейчас оно и так дает все что может. Не дай бог, он сегодня опять заведется. Такие права, сякие права — все на уровне Тома Пейна [44] Пейн Томас (1737–1809) — английский просветитель радикального направления, автор книги «Права человека», написанной в защиту французской революции. . Их надо бы свести с моим стариком. Ты видела его последнее письмо? Он теперь увлекся Кейром Харди [45] Харди Джеймс Кейр (1856–1915) — основатель и лидер Независимой рабочей партии Великобритании, официальный лидер лейбористской партии с момента ее основания. , и мы, значит, уже не «боевая партия». А сам он такой боевой, что некогда матери по дому помочь.

Кэрола взяла его за локоть.

— Знаю, милый, — сказала она, и откуда-то из глубины детских лет до нее донесся по-баптистски суровый голос матери. С вызовом поджав губки, она проговорила: — Разумеется, мы убежденные лейбористы. Только зачем об этом кричать?

Они дошли до края поля и вступили на тропинку, обрамленную густым кустарником: некогда здесь была викторианская усадьба. Сквозь одичавшие заросли рододендронов и лавровых кустов была видна улица и бетонно-белый ряд домов и витрин, сверкающих в последних солнечных лучах: кафе, отделение банка, мебельный магазин, салон красоты мадам Ивонны.

Наконец они свернули на усыпанную гравием дорожку, которая вела к небольшому дому, построенному в начале века. На лужайке цвели розы, но незастекленная оранжерея имела заброшенный вид. Верхний этаж дома — из дерева и камня — был выкрашен в решительные черно-белые тона; над крыльцом висел кованый железный фонарь. Рэй внезапно прервал свои громкие рассуждения о будущем, его тонкие губы и отважные глаза вновь отразили страдание, но тут же сложились в условно-компанейскую мину.

— Сейчас бы в самый раз чего-нибудь выпить, — произнес он, на что Кэрола, хихикнув, ответила:

— Надеюсь, Шийла хоть немного разбавит свои коктейли — помнишь, какие они были крепкие в прошлый раз?

Но Шийла, конечно, не пожалела спиртного. Пить так пить — гласил один из незыблемых принципов в кругу богатых дельцов, к которому принадлежали ее родители: их взгляды на жизнь она изо всех сил старалась отмести прочь — но безуспешно. В ней соединились черты трех поколений преуспевающих коммерсантов: ее простое черное платье и изысканный шарфик говорили о вкусе, приобретенном в дорогой частной школе и в Кембридже, что-то в слишком тщательно поставленном голосе напоминало отчаянные попытки матери пробиться в провинциальный свет, а глубоко запрятанная вульгарность была прямым отзвуком крутого и беспардонного нрава ее бабки — буржуа в первом поколении.

— Как дела, дорогая? — спросила она, расцеловав Кэролу. — Как малютка Дидри?

— Ничего, только как раскричится — прямо страх берет, — сказала Кэрола, в действительности имея в виду тот страх, который ей, как всегда, внушала Шийла.

— Это из-за того, что вы ее кормите мясом. — Подчеркнуто грубоватый голос Эрика блестяще соответствовал образу хитрого кокни, а выражение его до неприличия молодого лица как никогда напоминало наглого мальчишку-рассыльного. Он не хотел спора с Рэем, но боялся, что его не избежать, ибо последняя новость задела его за живое. Только паясничанье, пожалуй, может спасти положение: он покажет им все свои номера — от подражания «Итону и Оксфорду» до звука спускаемой воды в унитазе — и так, даст бог, вечер пройдет без эксцессов.

Между тем светское общение уже началось. Эта встреча близких друзей на удивление напоминала официальный раут: действие разворачивалось в твердой последовательности, словно какой-нибудь старинный танец — сарабанда или павана. На своем нелегком пути они сломали множество социальных барьеров и предрассудков, и теперь, окруженные горсткой новостроек посреди этой пустынной и мрачной равнины, они всецело зависели от тех дружеских связей, что сложились в уже далекие дни военной службы. Они по праву гордились тем, что оказались выше классовых различий как в дружбе, так и в браке, но, хотя они вовсе не хотели жить сентиментальными воспоминаниями, только на этих воспоминаниях и держалась крепостная стена, воздвигнутая ими против одиночества.

Так что вначале — дамы в середину. Кэрола непременно восхитится простотой, с какою убран стол, хотя и удивится про себя отсутствию салфеточек, подставочек и веселеньких украшений на салатах и фруктах, которые она так старательно копировала из дамских журналов. Шийла похвалит новое синее платье Кэролы и подумает, что ничего, к сожалению, не может сказать о ее кошмарной брошке в виде собачки. Сначала она упрекнет себя в снобизме, но потом решит, что в конце концов никто не имеет морального права на дурной вкус и мелкобуржуазную жантильность. Им стало легче, когда разговор зашел о головных болях Рэя: тут они обе могут проявить здравый смысл, понимание психологии и практичность. «Что сказал специалист?» — «Ах, ну в том-то и дело. Теперь можно лечиться у приличного психиатра, не будучи миллионером». Как хорошо, подумали они обе, когда находится нейтральная тема, потому что они были друг другу симпатичны, только уж очень круто свела их судьба.

Тем временем — кавалеры в сторону, и главное — не заговорить о политике. Шуточки насчет сослуживцев, а когда и это стало небезопасным — вопросы Эрика о Роберте Оуэне и великодушное замечание Рэя о том, что «единственный серьезный анализ — это, конечно, „1844 год“ Энгельса». Они могли идти на компромиссы и говорить приятные друг для друга вещи, покуда речь шла о девятнадцатом веке: тут можно было дать волю взаимному восхищению, приобретенному в армии.

Затем — дамы с кавалерами. Шийла и Рэй говорили о книгах. По мнению Шийлы, у Рэя, пожалуй, слишком утилитарный подход.

— Я знаю, — сказала она, — что принято сравнивать Филдинга с Ричардсоном, а Диккенса с Теккереем, но, по-моему, это мало что проясняет.

Хорошо ей, подумал он, делать заявления типа «к черту Ливиса, все равно Конрада читать невозможно» — ей-то не надо сдавать экзамен. В целом, однако, фигуры танца давались им легко, и оба испытывали законную гордость. Кэроле и Эрику было куда труднее. Эрик полагал, что Кэрола, в общем, ничего себе крошка, только тяжеловата, как пудинг на говяжьем жире, и лицом уж больно похожа на этот самый пудинг. А она тщетно пыталась не презирать его за пошлость. Впрочем, и они неплохо справились с задачей, вознося похвалы Рэю и Шийле, в то время как улыбки не сходили с их раскрасневшихся лиц.